Что с журналистикой нашей происходит? Об этом много передумал, когда писал роман «Честный журналист продается один раз». Несколько месяцев назад он вышел в свет. Но события последних недель дают новые поводы для размышлений.

РЕБЯТА, НАШИХ БЬЮТ!

В День международной солидарности журналистов я был на Думской площади, где проходила акция поддержки канала ТВi. На площади собрались около ста человек, однако журналисты были в меньшинстве. Почему не пришли те, кого ожидал увидеть? Неужели не понимают, что защищать тех, кого бьют, дело не только профессиональной, но и вообще чести? Разве не догадываются, что, вступаясь за других, они не дают в обиду и себя?

Недавний случай. Депутат областного совета Константин Гринченко по-хамски обошелся с журналистками. Уничижительные слова, сломанный фотоаппарат, запрет запечатлеть себя там же, на предвыборной встрече, — это за чертой уважения к прессе, за чертой закона, поскольку, полагаю, депутат препятствовал журналистской деятельности. Не буду подробно оценивать этот конфликт с юридической точки зрения, насколько знаю, этим занялась прокуратура. Но мне непонятно, почему в ответ на требование «не снимать» корреспондент не заявила о своих правах? Повела она себя несколько странно. Говоря, что не снимает, тем не менее это делала.

Конечно, можно списать это на некую растерянность. Но удручающий факт все же налицо. И возникает вопрос: если мы нередко уличаем власть во лжи, вправе ли сами лгать? Разве нужно уподобляться ей?

Вообще, роль слона в посудной лавке нашей власти привычна. Но почему мы, журналисты, довольствуемся ролью мышей, бегущих от слоновьего топота? Лишь немногие СМИ рассказали о конфликте на той предвыборной встрече. Остальные не вступились за коллегу, промолчали.

Когда газетчик молчит, он лжет, говорит главный герой моего романа. И я с ним согласен.

Нам, журналистам, конечно, не нравится, что читатели, зрители, слушатели мало доверяют прессе? Но как доверять тем, кто и своим молчанием обманывает?

Вспомним. Когда власть пыталась закрыть оппозиционный «Пятый канал», его продюсер объявил голодовку, к которой присоединились журналисты. Их поддержали коллеги. И «Пятый» остался в эфире. Это лишь один пример того, как сложение сил привело к результату. Но сколько на нашей памяти случаев, когда боролись и побеждали?!

Я вырос в одесском дворе. Наша ватага не всегда мирно терлась боками с другими, такими же задиристыми ватагами. И тревожный клич «наших бьют!» был сигналом к действию.

Мне и сейчас хочется крикнуть: «Ребята! Наших бьют!».

АРХИТЕКТУРНЫЙ ОБМАН

В Воронцовском переулке прошла акция протеста, собравшая в итоге более шести сотен подписей в защиту дома-стены (о ситуации с архитектурным обманом «Юг» писал ранее). Как известно, она началась в Интернете с сообщения одесского актера и тележурналиста Якова Гоппа. Он возмутился тем, что рядом с достопримечательностью развернули стройку, которая ставит под угрозу эффект, когда дом кажется стеной.

Уникальному зданию ничего не угрожает, успокаивали по местному телевидению чиновники. Они заверяли, что архитектурный обман останется.

Документы на новострой в Воронцовском готовили не один год. И все это время журналисты молчали. Не знали? Но почему? Мы же не настолько наивны, чтобы безоговорочно доверять власти. И когда прилюдно один из депутатов горсовета заявил о сомнительной стройке, пресса не подхватила посыл. Разверни мы тогда дискуссию о доме-стене, глядишь, положение изменилось бы.

Интересная деталь. Никаким архитектурным памятником дом-стену не числят. Ну нет у него статуса. Никакого. Типа Владимир Высоцкий — не народный артист. Словно от этого его значимость меньше.

А по документам новострой рядом с домом-стеной «правильный». Как было, скажем, со строительством высотной гостиницы на морвокзале. Но теперь знаменитый наш Дюк как бы просит милостыню у ее постояльцев. Так же несуразны высокие этажи торгового центра на Дерибасовской, выросшего на месте летнего кинотеатра. И на Греческой площади, и рядом с Оперным. Так что стройка в Воронцовском переулке из их ряда.

Герой моего романа уходит от чекистской слежки как раз там, в Воронцовском. Он знал проходной двор. Вообще, мы с ним хорошо знакомы со старой Одессой и любим ее. Но этой Одессы остается все меньше. Почему? Потому что не спрашиваем с власти. Мы ее выбираем, а она нас обирает. По «правильным» документам.

Тут должно быть просто. Городская громада определяет менеджера. А потом, как говорит журналист Леонид Капелюшный, сравнивает, что принял мэр и что сдал. Увеличил городскую собственность — эффективен, уменьшил — не справился. Но знаем ли мы, что конкретно переходит от одного к другому? Нет, конечно. Разве что каждый новый градоначальник заявляет: «попередник» мало что оставил ему.

Если городская власть оказывается вне скрупулезного учета, если не опасается, что журналисты с нее жестко спросят, причем не только за собственность, но и за достопримечательности, то тогда рядом с домом-стеной можно громоздить все, что заблагорассудится.

Пока шла стройка, кто-то посетовал на то, что квартира станет темной, кто-то забрал ребенка из здешнего детсада, чтобы не глотал строительную пыль, кто-то вышел на акцию протеста. Повторю, недовольных успокаивали: архитектурный обман останется. И слова эти звучали угрожающе.

Тем временем журналистка Вера Запорожец, невольная участница скандала с депутатом Гринченко, оказалась в центре другого события. В связи все с тем же домом-стеной. Когда президент страны открывал в Одессе детсад, она попросила его «разобраться» со злополучной стройкой. А тут как тут — одесский мэр. По Интернету гуляет видеозапись его «наезда» на журналистку («Поедь, посмотри замок и не ври президенту в глаза. Я говорю, что она (стройка. — А.Р.) остановлена»). И опять скребутся вопросы. Почему он с Верой на «ты»? Почему встрял в разговор журналистки с президентом? Почему указания ей дает? Никто же не уполномочил его пишущей братией руководить. Дай Бог мэру с городским хозяйством справиться.

Словом, вновь не понравилось, что власть так бесцеремонна с нами, журналистами. И мы это проглатываем.

Незадолго до того «наезда» по Одесскому телевидению показывали встречу городского головы с застройщиком, где градоначальник вовсе не останавливал стройку, а лишь требовал вести ее в строгом соответствии с проектом. Потом вдруг передумал? Что ж, бывает. Так почему бы не собрать пресс-конференцию и не рассказать об этом?

И вообще, много ли мы знаем о сути этого проекта? Может, он и на самом деле облагородит старинный переулок нашего города? Кто горожанам объяснит?

А разве у нас с людьми терпеливо разговаривают? Разве выслушивают их, разве убеждают? Не для телепиара, а вне камер. Нет, разумеется.

Пока же ситуацию пытаются разрешить с позиции силы. Помните, как пела Алла Пугачева: «Выходят на арену силачи… и цепи рвут движением плеча». Причем с обеих сторон незримой баррикады.

Вот и Вера Запорожец апеллировала к силе, к президенту. Это не осталось незамеченным. И один телеведущий даже назвал ее вопрос настоящей журналистикой.

Как и многие одесситы, я бы пожал Вере руку. За неравнодушие. И предложил бы уйти от просительной интонации в разговоре со властями предержащими. Потому что настоящая журналистика говорит с ними на равных. Как Татьяна Малкина. (Тогда, в далеком уже 1991-м, корреспондент «Независимой газеты» спросила на пресс-конференции у руководившего ГКЧП вице-президента СССР Геннадия Янаева, не считает ли тот произошедшее минувшей ночью путчем?). Как разговаривают с нашей украинской властью Виталий Портников, Мустафа Наем и Сергей Лещенко. Да, тот самый Лещенко, перед которым вынужден был извиниться президент страны. Прошлый. За хамство, связанное с сыном, об «отдыхе» которого написал журналист.

АТУ — ЗА КЛЕВЕТУ!

Вопреки оптимистичным заверениям некоторых политиков, мол, проект закона о клевете «ни за что не пройдет», Верховная Рада одобрила его в первом чтении. Он предусматривает, что за клевету можно ограничивать свободу до пяти лет или сажать в тюрьму на срок до трех лет. Журналисты вошли в перечень тех, кому по этому проекту можно дать «по полной».

Это мы уже проходили. Ведь такая статья была в советском законодательстве. С санкцией до семи лет лишения свободы. И исключили ее в 2001 году, идя навстречу пожеланиям Запада.

С этой статьей мне довелось столкнуться, что называется, вплотную. В редакцию одесской «Вечерки», где я работал, пришло письмо, в котором меня в той самой клевете обвинили. Я сообщил в газете, что завкафедрой одного из одесских вузов осужден за взятку на восемь лет. Письмо это пришло в прямом смысле слова: его принес… тот, о ком я написал. Моим подельником, также обвиняемым в клевете, должен был стать председатель областного суда. Давая мне интервью, он и назвал этого ученого взяточником. Когда мы беседовали с судьей, тот, в подтверждение своих слов, показывал документы. Но как потом выяснилось, по чистой случайности в канцелярии к ним не подшили бумажку: приговор в отношении этого осужденного отменен, а дело отправили на новое расследование.

По Конституции у нас преступником можно называть человека только по судебному приговору. А этот приговор был, да, как говорится, сплыл. Ученому я, как мог, объяснил, что клеветы, то есть преднамеренного распространения порочащих его сведений, нет, поскольку встречаемся мы с ним впервые. А вот виновен ли он, предстоит разобраться.

За то журналистское расследование я взялся, разумеется, не потому, что опасался наказания. Важно было докопаться до правды. Правовой каток подчас подминал под себя без разбора. И новое прокурорское расследование этого сложного, весьма запутанного дела могло привести за решетку и невиновного.

Я встречался с разными людьми. Следователи и свидетели, эксперты и тайные милицейские агенты, оперативники и преподаватели. В числе моих собеседников был и зам. генерального прокурора. В конце концов на то свое интервью я написал опровержение. Выводы мои совпали с решением правоохранителей. Уголовное дело они закрыли — за отсутствием состава преступления.

От давней истории у меня осталась пухлая папка, которая помогала потом, когда я писал роман, припоминать забытые детали. Вообще же, такого рода досье распирали редакционные шкафы. За каждой серьезной публикацией стояли документы. Сколько раз с их помощью мы доказывали свою правоту, когда кого-то из нас обвиняли в клевете.

Так было раньше. А сегодня журналисту куда проще стырить в Интернете информацию и не утруждать себя ее проверкой. Выдал желаемое за действительное, вот и возникло вранье. К сожалению, его становится все больше.

Как защититься от этого — тема отдельного разговора. Но подведение клеветы под уголовную ответственность положение дел не исправляет. Специалисты знают: один лишь страх перед тяжелым наказанием не останавливает. Даже само по себе введение смертной казни криминальную статистику не улучшает.

Новшество может лишь добавить неуверенности и без того робкой нашей журналистике. И с учетом украинского правосудия еще больше ослабить желание обнародовать острые факты.

Поскольку пресса и без того плохо контролирует власть, она может врать больше. Повторю еще раз: когда журналист молчит, он лжет.

Формальный автор закона о клевете народный депутат-регионал Виталий Журавский заявлял, что «люди будут думать, прежде чем говорить». Но думал ли он сам, когда писал этот закон?

Когда против проекта нового закона поднялась протестная волна, некоторые политики стали предлагать его немного смягчить. Однако такая «косметика» мало что дала бы. Иное дело — полное исключение криминализации клеветы. Сейчас все громче звучат гневные голоса журналистов. И пора ответить на вопрос: есть ли у нашей профессии силы противостоять вызовам власти, или она станет «девочкой по вызову»?

Р.S. Когда эта публикация была подготовлена к печати, стало известно, что нардеп Виталий Журавский свой скандальный законопроект отозвал. Исходя из государственных интересов, заявил он. Мол, погорячился с этим проектом. Не то для него время — перед выборами. А после?..