![]() |
|
![]() |
![]() |
Признаться, не предполагал, что мое предложение читателям и почитателям «Одесских известий» почаще ходить на «Привоз», чтобы подлечить свой невроз, пройти бесплатный курс смехотерапии и купить все, что надо, с точным весом и без обсчета, попадет на такую благодатную почву. Собственно, именно многочисленные отклики на обнародованные мною хождения в «чрево Одессы» и подталкивают к новым наблюдениям, вслушиваниям и встреваниям в бурлящий и в будни, и в праздники торговый процесс «привозовских» нерегулируемых рыночных отношений. География этих откликов уже расширилась за пределы нашего родимого края. В канун новогодних праздников пришло письмо из Дании от писателя Владимира Сизько: «Здравствуйте, уважаемый Виктор! Я зауважал Вас сразу же после того, как узнал о Вашем существовании. Все очень просто – моя сестрица прислала мне вырезку из газеты с предложением сходить на «Привоз». Я поздравляю Вас – приятное и отличное чтиво!» Владимир прислал свою книгу «Отход» о житье-бытье одесских моряков, которые в советское время ходили походами в далекие края, в так называемую загранку. А Ольга Николенко из Хмельницкого просит не раз в месяц, а почаще публиковать «неповторимо-привозовскую хронику».
Вдохновленный тем, что наш читатель не только почитывает, а и пописывает, я вновь и вновь отправляюсь в «чрево Одессы», чтобы увидеть и услышать то, что можно лицезреть и воспринимать собственными ушами только здесь и больше нигде в мире. Уж поверьте мне, это некопируемый бренд достойного папы самой Одессы-мамы: его торгвеличества «Привоза».
На подходе к рынку поднимает настроение жаргонного пошиба броская реклама: «Сорви скидку на квартиру…». Чуть дальше читаю: «Супермаркет. Цены отпад». «Покупай наше и все будет нищак!» «Алкоголизм. Наркомания. Вход здесь». От этого чтива предприимчивых «писнесменов» и мрячная, не по-одесски антизимняя, погода воспринимается более предвесенней, чем январской…
В подземном переходе, где, кажется, на всю оставшуюся вечность обосновались в ширпотребовских «ботиках» бойкие, неунывающие продавцы всего свезенного сюда барахла из разных уголков планеты, слышу:
– Дружбан, стопорни на минутку, – это ко мне. – Примерь куртеж, ты по фигурне, как мой муж.
Обращалась краснощекая особа в безразмерной желтого цвета дубленке и с порозовевшими явно от «принятого на груди» щеками. Я мгновенно вспомнил, как однажды мой знакомый стопорнул вот так же и по просьбе незнакомки остался после такого прикида без своего пальто, и ответствовал нахрапистой дубленке:
– Пардон, мадам, очень спешу, – и удалился, получив вслед безобидно-разочарованное:
– Пугало ты перепуганное, а еще пардонишь!
Дал себе вновь зарок впредь не вступать в непредвиденные диалоги. Но когда молодая, отдаленно напоминающая чем-то Оксану Марченко, дразняще меняющую свои умодорогопомрачающие наряды на сцене «Икс-фактора», попросила помочь натянуть новые джинсы на пошарпанный пластмассовый манекен, не прошествовал дальше, а откликнулся на зов вспотевшей от усилий худенькой торгпредпринимательницы. Одним манекеном, конечно, не обошлось. Когда одетую в джинсы пластмассу хозяйка выстроила в ряд, довольным тоном скомандовала:
– Равняйсь! Смирно! И не шевелись!
А я достал из сумки фотоаппарат, чтобы запечатлеть эту безмолвно приглашающую на смотрины шеренгу. И тут же прозвучал бас с хрипотцой:
– Ты че тут фоткаешь? Чухай отсюда!
– А вы повесьте табличку: «Фоткать запрещено».
– Закрой пасть! – и затем на меня обрушился такой многоэтажный матернопад, что от него даже манекены покраснели, и обувь на полках запрыгала. Я мигом ретировался от угрозы побить объектив, набить рыло и намылить одно место. И уже аж в Новощепном ряду пришел в себя. Здесь меня ожидал, на первый взгляд, беспорядочный, но строго учтенный, развал старых вещей, всяческих инструментов, болтов и гаек, фарфоровых фигурок, монет и бэумобильников, электродеталей, колес для велосипедов, «кравчучек» и «кучмовозов», плафонов и люстр, мясорубок и кофемолок, прищепок, утюгов, сковородок и кастрюль… Причем, у всего этого «несметного богатства» главный бренд – сделано в СССР. А это действительно надежно и долговечно (к примеру, у меня и ныне в действии стиральная машина «Урал», выпущенная в 1966 году). Созерцая этот щедро выставленный на продажу антиквариат, я вслушивался в разговоры покладистых продавцов и продавщиц, надеясь выловить фразы с одесским колоритом, без которых пока что и Одесса не может считаться мамой, и «Привоз» – папой. Никуда от этого не деться, но редко какой разговор даже ортодоксальных одесситов обходится без нецензурных примесей. И не зря же некоторые читатели упрекают меня в том, что я избегаю матерных словечек в изречениях героев «привозовских» встреч: они, мол, придавали бы сочности и емкости моему письму. Таким ценителям у меня один ответ: смотрите телепередачи, слушайте радио, там такого «добра» – полный мешок под завязку. Читайте Бузину и иже с ним, претендующих на лавры неоинтеллигентности и супер-пупербогемности. Или того же Баркова, который, по словам его современника, смешно жил и смешно умер, утонув в выгребной яме.
Новощепная разномастная, разношерстная и разнотоварная ярмарка подкупила тем, что на ней не обнаружил ни малейших признаков каких-либо акций: «потому шо тут не дурют». А вот непосредственно «Привоз» на его издревле исконной территории, поглощенной уймой торговых центров, супермаркетов, магазинов, магазинчиков, контейнеров, наливаек и выпекаек – одна тебе сплошная акция. Всюду пестрят разноцветьем вывески: «Акция 70%», «Распродажа по акции – почти даром», «Все за 50%». В узбекском квартале, где монополию на дары садов и виноградников солнечного Узбекистана «Привозу» диктуют его бойкие посланцы, над горками урюка, кишмиша, чернослива, миндаля, орехов, винограда, ломтиками сушеных дынь высятся картонные «микробикборды», на которых указаны доакционные цены и новогодне-рождественские. К примеру, над кишмишом: «Аксия било 50 типер 25». А в начале декабря я у этого же хитроглазого «акционера» купил килограмм «мьода бес костачка» за 23 гривни. Как говорится, полный гоп-стоп, не зевай, кума, лови момент. Что до кумы, так ей предлагали приобрести презент с многозначительной надписью золотистой вышивкой – «подушка для кума». Всего за 30 гривень вместо бывших якобы 100. Словом, и у нас пускает прочные корни евротрадиция – периодически делать скидки на товары, но, конечно же, с нашей национальной эксклюзивной хитринкой, проявляемой представителями всех наций и народностей, промышляющих во всех согревающем «чреве Одессы».
В ящике из-под шампанского беспорядочно навалены разноцветные квадратные коробочки. На отвороте его крышки написано: «Кошельки 5 гр не вскрывать». Словом, бери кота в мешке, потом разберешься, действительно ли там кот, а не собака. Рядышком разложил свой товар на клеенке долговязый парень неопределенной внешности. И только корявая табличка «Узбексикий хлёпок» помогала выяснить, откуда прибился к «привозовскому» причалу этот коробейник, то и дело вытиравший покрасневший нос косынкой из своего «узбексикого хлёпка». Вот так вот, бродишь по торговым рядам узад-уперед, и невольно создается впечатление, что на «Привозе» обосновались прочно и надолго, куя свой накис, сыны и дочери всех народов и рас планеты. Потому многое (а я не полиглот, к сожалению) остается непонятным, когда между собой лопочут вечно озабоченные чем-то молдаване, грузины, армяне, азербайджанцы, арабы, турки, гагаузы, японцы, корейцы, китайцы, вьетнамцы, болгары, евреи… Вот кого бы еще хотелось встретить, так это чукчу. Ну, хотя бы того, который «усё знает и усё умеет». Он очень хотел попасть в Южную Пальмиру. Купил билет в мягкий чум на колесах скорого поезда Москва – Одесса. Бегая по перрону, простучал лбом стенки всех вагонов, а мягкую так и не нашел, бедолага. Но, полагаю, что будь он на «Привозе», то дал бы джосу тем, кто 15 января продавал полиэтиленовую елку высотой 1,5 м за 300 грн.
Вслушиваясь в разнонациональный, сливающийся в по-своему музыкальный, гул, я, бывая на «Привозе», все более убеждаюсь в неоспоримой точности изречения Геннадия Хазанова о том, что русский язык велик и богат, но матерный более доступен. Даже в речевитой когорте инородцев и иноверцев то и дело звучат такие знакомые, услаждающие чей-то слух, а чей-то – ранящие, изречения, подобные тем, от которых покраснели одетые в джинсы мною и миловидной предпринимательницей манекены и обувь разных размеров подпрыгивала. Закономерностью стало то, что к матерному подспорью выражения эмоций, впечатлений, восхищения и обиды, согласия и протеста, удовлетворения и недовольства прибегают и старики, и молодежь.
Возле моего давнего знакомого – продавца противотараканьего снадобья в неизменной кожаной кепке и поношенной куртке доперестроечного периода, когда усатого тараканья было не меньше, чем и ныне (годы независимости на них не повлияли) толпятся покупатели в раздумьях: врет не врет, расхваливая свой товар. А гроза рыжеусых представляет средство непримиримой борьбы с ними непревзойденным. Два мужика, явно созревшие для осуждения борцов с алкоголизмом, останавливаются рядом со мной. Высокий, с одутловатым, но озаренным весельем, в больших голубых глазах, лицом, говорит небритому собутыльнапарнику, едва достающему макушкой непокрытой полулысой головы до его плеча:
– Возьмем шо ли эту?.. А то ж они, рыжие, наглые падлюки, уже и днем бега устраивают, спасу нет.
Небритый разочарованно машет рукой, успокаивает:
– Шо твои бега, у меня эти с… гоняют уже по «Формуле-1». Скажи, на шо нам всякие санпэдстанции?..
Тараканам на этот раз явно повезло. Верхом разума завладело предложение небритого пойти еще – по пивку.
В рыбном ряду тоже услышал «опчесвенозначимые» рассуждения. Солидная дама – Верка Сердючка, только без отпадной шоу-звезды на голове – изрекла, прокашлявшись:
– Браконьеров теперь столько, шо не всякий бичок заплывет до одесского залива. И где теперь заныкался тот Костусев, шо обещал у всем порядок навести?
Даму вывели из себя явно заоблачные цены, которые и меня заставили сканючиться перед лицом шевеливших жабрами судаков. По 60 грн за килограмм! Тут и Жванецкий на танке с его «скоко, скоко?» отдыхает. Дешевле утопиться.
Поправила настроение бойкая молодая пара. Запыхавшаяся черноглазая красавица, тяжело вздохнув, сказала долговязому спутнику, виновато двигавшему густыми рыжими бровями:
– Я уже вся в запаре. Все оббегала, нигде нет. С ума двинуться мозгами.
Долговязый, пожав плечами, успокоил:
– Да не терэнди ты. Наверно, сегодня не гусячий день.
– Ой, от когда ты стал такой умный?
Я нарушил данный себе обет: не встревать, и спросил:
– А шо нас не нашло?
– Хотела гуся зажарить. Весь «Привоз» оббегала зря. А до меня имеет быть гость. Такая хрень!
Надо было видеть ее, когда по моей наводке она заимела то, шо так хотела иметь. Повеселев, черноглазая спросила, кивнув на пакет с моими карасями:
– Хоть меня это как-то и не харит, но для интэрэсу, и на сколько они вам наплавали?
– По пятнадцать за кило! Крупняки.
– Вижу, но это делает мне грустно. В Евросоюзе ваши караси сорная рыба.
– А для меня, красавица, карасики – самый цимес. Еще с голодного детства.
В наш диалог неожиданно «встряла» круглолицая дама бальзаковского возраста в широкополой войлочной шляпе, сиреневом вельветовом пальто с меховой накидкой на плечах и в остроносых сапожках – смешение стилей и мод разных эпох. Глядя на нее, я невольно вспомнил слова песни из телесериала:
«Дай мне силу
и я открою любые двери.
Дай мне силу
и я убью любого зверя».
Она изрекла:
– Шо вы все евросоюзите? У нас другой менталитет. Мой Жорж хотел делать, как в Италии: перед Новым годом кинул из окна старое кресло и ломаный табурет. Всего с никакого этажа. А счас сидит в КПЗ. За хулиганство. У нас, говорят менты, Украина, а не какая-то там Италия. Теперь вот закупаю на передачу. Непредвиденный расход. За шо? Скажи! А ты тут евросоюзишь. Тебе майданов мало?! Ладно, мне нада еще куча дел.
– Зря ты рашпилишься, милка. Я еще не майданутая, шоб с тобой за политику базарить на базаре, – ответила молодушка, интересовавшаяся тем, на сколько мне наплавали зашевелившиеся вдруг в европакете караси, выловленные в приднестровском водоеме.
Рассказывая о своих хождениях по «Привозу», я «оставляю за кадром», так сказать, политический срез его бурлящей жизни. А о делах в стране там всяк толкует на свой лад. И эти привозовские политтолкования неплохо было бы иногда послушать и оппозиционной, и позиционной, и безпозиционной политической номенклатуре. Два явно многопоколенных одессита, ну просто тебе Тарапунька и Штепсель, рассуждают о чем-то возле прилавка с копченостями, издающими слюнопорождающий духман. Слышу, низенький говорит:
– Мне от этой колбасы уже колбасит. Не докупишься. А где ж берут колбасу для майданов? Это ж откуда деньги? И шо ты, Зарик, скажешь за майдан и за то, шо вокруг творится?
Зарик поводит широкими плечами, глядит невеселыми глазами на недоступную колбасу, затем вниз на «штепселя» и говорит:
– Это, Левчик, как мозги. Они есть, но их не видно. Сложняк тут. Або ж ништяк.
Левчик, подняв квадратный подбородок, отвечает:
– А, может, мозги не видно из-за их нет?
– Может, таки, и да. Пошли, а то и мне колбасить начинает.
Так вот я, то улыбаясь, то расстраиваясь, то осуждая, то сочувствуя путешествовал по «Привозу», помня о том, шо надо держать нервы на привязи, поскольку инфаркт и инсульт, как и любовь, приходят внезапно. Как сказал один, видать даже очень интеллигентный, покупатель болтов в Новощепном ряду, ему по болтам до «Титаника», как и «Титанику» до его болтов.
![]() Свідоцтво Держкомітету інформаційної політики, телебачення та радіомовлення України №119 від 7.12.2004 р.
© 2005—2025 S&A design team / 0.005Використання будь-яких матеріалів сайту можливе лише з посиланням на інформаційне агентство «Контекст-Причорномор'я» |