«Будущее начинается сегодня, а не завтра».

Папа Иоанн Павел II

«Уже давно признано, что ключевым звеном защиты прав человека является широко распространенное понимание людьми того, каковы их права и как они могут их защитить».

Бутрос Бутрос-Гали, Генеральный Секретарь ООН (1992 1996 годы)

35 лет назад Советский Союз вынужден был согласиться на условия Запада под прессом двух главных факторов — тяжелого бремени «холодной войны» и, во-вторых, ввиду подписания договоров о нераспространении ядерного оружия, о признании послевоенных границ в Европе, а также в связи решением задачи нормализации двусторонних отношений с США и ключевыми западноевропейскими государствами.

Заключительный акт и сам Хельсинский процесс без преувеличения совершили революцию в международном праве, определив человеческое измерение, права человека и фундаментальные свободы признанными предметами международного диалога и переговоров между Востоком и Западом. Концепция прав человека, как новой категории международных отношений, оказалась настолько же неожиданной для советской политической элиты, насколько она была долгожданной для населения Советского Союза.

Открыв многосторонний канал межгосударственного общения на просторах Евро-Атлантики в существовавшей тогда биполярной системе, Хельсинкский процесс нанес сокрушительный удар по льдам «холодной войны». Причем главным инструментом будущих перемен стал именно Декалог — десять основополагающих принципов Хельсинки.

1 го августа 35 лет тому назад в крыле конгрессов концертного зала «Финляндия» в Хельсинки, где проходил беспрецедентный международный саммит, неожиданно воцарилась полная тишина на долгие 17 минут. 35 мировых лидеров, сидевших плечом к плечу на подиуме, молча наблюдали, как каждый из них ставил свою подпись под объемным документом в зеленом кожаном переплете, получившим название Хельсинкского Заключительного акта.

Никто из них не мог знать, какая судьба ожидает этот документ, что ждет их государства и народы в будущем, как, наконец, сложится их собственная жизнь, как политиков и просто людей. Однако все они хорошо понимали, что вместе «творили историю». В мировой истории найдется не так много документов, которые дали бы старт таким тектоническим историческим процессам и политическим переменам на огромном пространстве от Ванкувера до Владивостока.

История «Великой Хартии перестройки»

История создания Заключительного акта Хельсинки и рождения ОБСЕ уходит корнями в послевоенные пятидесятые годы прошлого столетия, и далеко не исчерпывается сегодняшним днем. Любой исторический материал соткан, как правило, из фактов, событий, явлений и судеб, и намного реже — из целостных процессов, которые, как историческая субстанция, обретают свою собственную судьбу и генерируют новые исторические факты, события и явления. Именно таким творцом новейшей истории и стал Хельсинкский процесс.

Впервые идею разработать договор сроком на 50 лет с участием всех европейских государств, который бы опирался на постоянно действующую структуру, СССР высказал еще в 1954 году. Идея была положена под сукно, поскольку предполагала признание ГДР, блокировала путь в НАТО для ФРГ и изолировала безопасность Европы от безопасности Америки. Советское вторжение в Венгрию, возведение Берлинской стены и другие события 50 60 х годов перечеркнули и новую попытку СССР в середине 60 х провести совещание по европейской безопасности, где предлагалось принять документ правового характера, который бы закрепил сложившиеся в Европе послевоенные границы и открыл возможности для широкого экономического сотрудничества между Востоком и Западом. И только после печально известного вторжения советских войск в Чехословакию в августе 1968 года, положившего конец политическим реформам «Пражской весны», Запад согласился принять участие в таком совещании на определенных условиях. Эти условия предполагали, что равноправными участниками совещания будут Канада и США, что будет подтвержден правовой статус Западного Берлина, и что повестка дня совещания будет включать обсуждение проблем неядерного разоружения в Европе и целый комплекс вопросов соблюдения прав человека.

Впрочем, этому способствовали многие события конца 60 х, в частности, в ФРГ приход к власти социал-демократов во главе с Вили Брандтом ознаменовался новой «Восточной политикой», результатом которой стал Московский договор 1970 года, зафиксировавший нерушимость границ, отказ от территориальных претензий (Восточная Пруссия) и декларировавший возможность объединения ФРГ и ГДР.

В 1969 году президентом США становится Р. Никсон, перед которым возникли как проблемы урегулирования отношений с Варшавским блоком, так и экономические последствия продолжающейся войны во Вьетнаме. Состоявшийся 22 30 мая 1972 года первый официальный визит президента США в СССР явился одним из важнейших моментов брежневской разрядки. Перед встречей, 11 апреля, было подписано соглашение между СССР и США об обменах и сотрудничестве в научно-технической, образовательной и культурных сферах. А в ходе московских переговоров Л. Брежнева с Р. Никсоном были подписаны Договор о ПРО, ОСВ-1 и другие многочисленные важнейшие соглашения. Кроме того, на неофициальном уровне Никсон неоднократно обсуждал с Брежневым возможность расширения эмиграции евреев в Израиль — как одного из непременных условий дальнейшего сотрудничества. Немало интересных и малоизвестных фактов того десятилетия читатель откроет в новой книге эссе, интервью и воспоминаний «Эти странные семидесятые, или потеря невинности».

В свою очередь Советский Союз вынужден был согласиться на условия Запада под прессом двух главных факторов. Во-первых, — тяжелое бремя «холодной войны» и ее изнурительной гонки ядерных вооружений в технологически отсталой, экономически ослабленной и социально небогатой стране неумолимо проявлялось в стремительно нарастающей стагнации «общества развитого социализма». Плакатные идеологические догмы, лозунги и призывы все нелепее противоречили действительности серых будней, порождали атмосферу массового пессимизма и социальной пассивности, эскейпизм (стремление уйти от реальности — ред.) советской интеллектуальной элиты, нарастание диссидентских настроений среди моральных лидеров во всех советских республиках. Вторым, и уже упоминавшимся мощным фактором, подталкивавшим на диалог, стало создание «опорных точек» будущей политики разрядки международной напряженности: вступление в силу Договора о нераспространении ядерного оружия и подписание договора между СССР и ФРГ о признании послевоенных границ в Европе в 1970 году, заключение Договора ОСВ-I в 1972 году, меры, направленные на нормализацию двусторонних отношений с Соединенными Штатами Америки и ключевыми западноевропейскими государствами.

Заключительный акт Хельсинки, который позднее окрестили «Великой Хартией разрядки», разрабатывался в сложнейших дипломатических переговорах в три этапа и длился 32 месяца — с ноября 1972 по 1 августа 1975 года. Попутно замечу, что закончилась разрядка 27 декабря 1979 года, когда дворец Х. Амина был взят штурмом, а сам он убит: началось вторжение СССР в Афганистан.

Хельсинкский Декалог — «ледокол холодной войны»

Заключительный акт и его «десять заповедей» (т. н. «Хельсинкский Декалог») стал настолько неожиданным историческим прорывом в будущее, что эти уникальные международные документы были не сразу поняты, и подвергнуты жесткой критике по оба берега Атлантики. «Нью-Йорк Таймс» в своей передовице, например, писала в 1975 году: «Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе с участием тридцати пяти наций, близящееся к кульминационному пункту после 32 месячного семантического словоблудия, вообще не должно было иметь места. Никогда еще столь многие не сражались так долго за поистине ничтожные вещи. И если уже слишком поздно отозвать Хельсинкскую встречу в верхах… то следует приложить все усилия как публичным, так и частным порядком, чтобы предотвратить эйфорию на Западе».

Маргарет Тэтчер вообще расценивала это событие как попытку пустить пыль в глаза. «Разрядка» была для нее сродни «политике умиротворения», которая проводилась между двумя мировыми войнами, когда так желали, вопреки очевидному, видеть «в Гитлере джентльмена», и старались ему во всем уступать, не загонять в угол, а также как-то оправдать его безумия.

Поэтому перед отъездом премьер-министра Гарольда Вильсона в Хельсинки она обращалась к нему с предупреждением: «Поток слов, произносимых во время встречи в верхах (саммита), не будет значить ровным счетом ничего, если он не будет сопровождаться какими-то позитивными действиями советских руководителей, показывающих, что их поведение действительно изменилось». Этот эпизод, описанный Ж. Л. Тьерио в книге «Маргарет Тэтчер: От бакалейной лавки до палаты лордов», — еще одно свидетельство глубокого неверия политических центров на Западе в договоренности с СССР.

В Москве же в партийных и дипломатических кругах царила атмосфера растерянности и встревоженности. Анатолий Адамишин, бывший заместитель министра иностранных дел СССР, участвовавший в Хельсинкском процессе с самого начала, вспоминал через тридцать лет после Хельсинки: «Для меня до сих пор остается загадкой, каким образом Заключительный акт с его гуманитарными «ересями» успешно прошел через Политбюро ЦК КПСС. Там просто недооценили взрывоопасность той «мины», которую «третья корзина» (третья группа рекомендаций Заключительного Акта по сотрудничеству в гуманитарной и других областях) закладывала под советскую идеологическую конструкцию».

Ответ на эту загадку дал Анатолий Добрынин, посол СССР в США на протяжении почти четверти века и член ЦК КПСС с 1971 года, который был прямым свидетелем того, что двигало высшим советским руководством при принятии саморазрушительного решения: «Многие члены Политбюро считали неприемлемым принятие на себя международных обязательств по вопросам, которые до сих пор Москвой рассматривались как чисто внутренние. Речь действительно шла о принятии нелегкого принципиального решения… В конце концов, на заключительном заседании в Политбюро восторжествовала «компромиссная» точка зрения Громыко. Его аргументация сводилась к следующему. Главным вопросом для СССР является вообще признание послевоенных границ и сложившейся политической карты Европы… Что касается гуманитарных вопросов, то регулирование степени их выполнения по конкретным делам, говорил Громыко, все равно оставалось бы в руках Советского правительства. «Мы хозяева в своем собственном доме». Короче, заранее негласно признавалась возможность игнорирования отдельных гуманитарных обязательств».

Однако СССР, как выяснится позднее, потерял от Хельсинкского совещания гораздо больше, чем демократические страны, ибо в итоге Заключительный акт предоставил всем участникам, включая Соединенные Штаты, право голоса в вопросах политического устройства Восточной Европы.

Новаторский характер Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе проявился по нескольким направлениям. Во-первых, в эпоху межблокового противостояния СБСЕ собрало беспрецедентно широкий состав участников со времен Венского конгресса 1814 1815 годов, который определил новые европейские границы после наполеоновских войн. Причем все государства участвовали в Совещании как «суверенные и независимые государства в условиях полного равенства». Во-вторых, в то время как для большинства переговоров и организаций по вопросам безопасности был характерен фрагментарно-выборочный подход к ее обеспечению, подход СБСЕ был всеобъемлющим, что стало одним из величайших достижений Совещания. В-третьих, решения на Совещании принимались консенсусом, в силу чего процесс принятия решений зачастую приобретал не менее важное значение, чем сами решения. В-четвертых, решения СБСЕ были политически, а не юридически обязательными, что наделяло СБСЕ значительной гибкостью.

Открыв многосторонний канал межгосударственного общения на просторах Евро-Атлантики в существовавшей тогда биполярной системе, Хельсинкский процесс нанес сокрушительный удар по льдам «холодной войны». Причем главным инструментом будущих перемен стал именно Декалог — десять основополагающих принципов Хельсинки, которые государства-участники обязались «уважать и применять в отношениях каждого из них со всеми другими государствами-участниками, независимо от их политических, экономических и социальных систем, а также их размера, географического положения и уровня экономического развития».

Эти принципы включали:

1. Суверенное равенство, уважение прав, присущих суверенитету.

2. Неприменение силы или угрозы силой.

3. Нерушимость границ.

4. Территориальная целостность государств.

5. Мирное урегулирование споров.

6. Невмешательство во внутренние дела.

7. Уважение прав человека и основных свобод, включая свободу мысли, совести, религии и убеждений.

8. Равноправие и право народов распоряжаться своей судьбой.

9. Сотрудничество между государствами.

10. Добросовестное выполнение обязательств по международному праву.

Кроме того, Заключительный акт закрепил «рабочие области» СБСЕ, охватывающие все сферы межгосударственных отношений. Первоначально они получили название хельсинкских «корзин», а ныне именуются «измерениями». К первой «корзине» — военно-политическому измерению — относятся вопросы политической безопасности и контроля над вооружениями, предупреждение и разрешение конфликтов. Вторая — экономико-экологическое измерение — охватывает проблемы сотрудничества в области экономики, науки, техники и окружающей среды. К третьей «корзине» — человеческому измерению — относится сотрудничество в гуманитарных и других областях (информация, культура, образование), а также права человека.

В силу известных обстоятельств это сотрудничество и вышло на первый план во взаимоотношениях СССР с западным миром. Более того, привело к постепенному высвобождению сознания в замкнутом, сверхидеологизированном социалистическом социуме, к формированию если не инакомыслия, то зарождения в массовом сознании сомнения в правильности пути, по которому шла страна, и к критическому освоению окружающей действительности.

Права человека без кавычек

В начале августа 1975 года текст Заключительного акта Хельсинки был полностью опубликован в советских центральных газетах и журналах, отдельными брошюрами, причем на языках всех республик СССР, общим тиражом 20 млн. экземпляров. Миллионы советских граждан практически впервые прочитали в «Правде» и других партийный газетах слова «права человека» без привычных кавычек и традиционной приставки «так называемые».

Заключительный акт и сам Хельсинкский процесс без преувеличения совершили революцию в международном праве, определив человеческое измерение, права человека и фундаментальные свободы признанными предметами международного диалога и переговоров между Востоком и Западом. Произошла своеобразная легитимизация прав человека в сфере международных отношений, их перевод из категории моральной — в категорию политическую. При этом седьмой принцип Хельсинкских «десяти заповедей» об уважении прав человека и основных свобод, включая свободу мысли, совести, религии и убеждений, необъяснимо «уживался» с шестым принципом «невмешательства во внутренние дела», на котором настояло советское партийное руководство. Поскольку никаких дополнительных разъясняющих дефиниций оба принципа не получили, а также не определили черту, за которой требование уважения прав человека могло расцениваться как «вмешательство во внутренние дела», у демократических государств появились широкие возможности навязывать крайне невыгодную для коммунистической партийной олигархии повестку дня фактически без нарушения принципа международного права о невмешательстве во внутренние дела государств Восточного блока.

СБСЕ таким образом быстро превратился в центр международных стандартов прав человека, прагматичный инструмент «материализации» Всеобщей декларации прав человека ООН, признанной всеми и не соблюдаемой многими. Вскоре после принятия Итогового документа Венских переговоров (ноябрь 1986 г. — январь 1989 г.), которые положили конец «холодной войне» в гуманитарной сфере, и Парижской хартии для новой Европы (ноябрь 1990 г.) СБСЕ создало свои институты в области человеческого измерения — Бюро по демократическим институтам и правам человека, офис Верховного комиссара по правам национальных меньшинств, пост Представителя ОБСЕ по вопросам свободы средств массовой информации.

Концепция прав человека, как новой категории международных отношений, оказалась настолько же неожиданной для советской политической элиты, насколько она была долгожданной для населения Советского Союза.

Начало конца

В 60 70 годах прошлого столетия общественная атмосфера у нас была особенно «удушливой», а жизнь нескольких тысяч правозащитников первой волны движения за десталинизацию общества превратилась в настоящий ад. Это очевидно из дальнейшей истории преследований Украинской Хельсинкской группы. Уже первый ее Меморандум привел данные о том, что от 60 до 70 процентов всех политических заключенных в СССР были из Украины.

По данным московского общества «Мемориал» диссидентское движение в семидесятые годы можно разделить на три этапа: а) расширение (1970 1972), б) кризис и его преодоление (1972 1974) и в) «Хельсинкский» период (1975 1979).

Подписание Советским Союзом Заключительного акта Хельсинки не только вдохнуло новую жизнь в советское правозащитное движение, но и открыло шлюзы для правого прозрения общества, разбудило правосознание и понимание людьми своего бесправного положения. Формально согласившись с нормами об уважении прав человека и признав ценность политических свобод, руководство СССР вынуждено был согласиться и с тем, что несоблюдение этих прав и свобод перестало быть только его внутренним делом, но превратилось в предмет международной политики. Уже в ноябре 1976 года, вслед за объявлением академиком А. Сахаровым о создании Московской хельсинкской группы, 9 украинских правозащитников и лидеров общественного мнения, в том числе, писатель-фантаст О. Бердник, генерал П. Григоренко, Л. Лукьяненко, писатель М. Руденко и другие создали Украинскую хельсинкскую группу. УХГ просуществовала всего 5 лет и была окончательно разгромлена в 1981 году, когда все ее члены оказались за решеткой. Однако ее голос во имя национального пробуждения (до конца 1980 г. УХГ выпустила 30 деклараций и обращений, в том числе 18 меморандумов и 10 информационных бюллетеней), усиленный передачами 7 зарубежных радиостанций был услышан и у нас, и за рубежом, порождая эффект «снежного кома».

Украинское общество быстро просыпалось и училось думать самостоятельно без опоры на упрощенные и затертые идеологические штампы, а его активный сегмент — творческая и техническая интеллигенция, академическая среда, студенчество — искали и находили новые авторитеты, носителей новой морали, которая бы коренилась на демократических ценностях, а не только на «кодексе строителя коммунизма».

Заслуживает внимания, например, мнение журналиста А. Зорина об интеллигенции, представленной в ВПК: «Именно этот слой стал советским «средним классом» с определенными стандартами потребления, достигнутыми в 70 е годы. Именно эта социальная группа противопоставила себя советской системе, именно она сломала ей хребет, в сущности, уничтожила ее. Именно она рухнула первой, погибла под ее обломками. Это потрясающая шекспировская драма…».

Мыслящим людям становилось очевидно, что не государство является носителем морали, а его граждане, которые должны заставить государство принять и уважать моральные стандарты общества, а не наоборот. Именно в это время на полную зазвучали голоса новых моральных авторитетов и негласных лидеров общественного мнения Украины — таких как Лина Костенко, Вячеслав Черновол, Иван Дзюба, Виталий Коротич, Иван Драч и многих других, кто верил, что «лучше зажечь свечу, чем проклинать тьму».

Вообще, пример УХГ, как впрочем, и всего Хельсинкского процесса, еще раз подтвердил правоту мудрости великого французского романиста Виктора Гюго: «вторжение армий можно остановить, идею, чье время пришло, остановить невозможно». Недаром положения Заключительного акта о распространении, доступе и обмене информацией превратились в Хельсинки в настоящее поле боя для советских вождей, инстинктивно ощущавших, чем свободное движение идей и информации грозит советскому «железному занавесу» против правды и обмена идеями.

В записях бесед бывшего государственного секретаря США Г. Киссинджера с советским министром иностранных дел А. Громыко есть любопытный эпизод, показывающий опасения советских переговорщиков и неверие их западных партнеров в силу идей. Отвечая на язвительное замечание Громыко о том, что хельсинкская «третья корзина» — путь к «открытию кабаре в Москве», Киссинджер, долгое время скептично относившийся к Хельсинкскому процессу в целом, со смыслом отшутился: «Советская система выживает уже больше 50 лет, и вряд ли она изменится, если в нескольких киосках в Москве будут в продаже западные газеты».

Они оба ошиблись в своих расчетах и оценках.

(Окончание следует)