Мы наслышаны о культурно-политических катаклизмах в Западной Украине начала XIX века. Тогда, оказавшись под беспрецедентным давлением католических государств (Австро-Венгрии и Польши), население западно-украинских областей бесславно рассталось со своей русскостью, несмотря на героическое сопротивление деятелей-русофилов из числа местной интеллигенции. Но мы мало интересуемся природой и истинной подоплекой такого же конфликта наших родных братьев в Белой Руси.

В царское время белорусские земли называли Северо-Западным краем, где всегда были сильны позиции западнорусизма — историко-идеологического направления научной, общественно-политической, этноконфессиональной и культурной жизни, основывающегося на постулате, что Белоруссия является культурной и государственной частью России, а белорусы — самобытным ответвлением русского этноса.

По своей глубинной сути теория западнорусизма является близнецом малороссийской теории, которая мыслила национальную идентичность малороссов (более раннее название украинцев) как часть общерусской народности, что, в принципе, соответствует исторической правде. Западнорусизм, зародившийся во второй половине XVIII века как реакция западно-русского населения на тираническую политику Польши, вызвал к себе ненавистное отношение поляков. Сторонники этого идеологического течения подвергались репрессиям и гонениям, о чем учебники истории современной Польши умалчивают.

Духовно-идеологическое оформление идеям западнорусизма придал проповедник Киево-Печерской Лавры, епископ Белорусский св. Георгий Конисский, причисленный к лику местночтимых святых Белорусского экзархата Русской Православной Церкви в 1993 году. По происхождению св. Георгий Конисский был малороссом, но, будучи хиротонисан в 1755 году в епископа Могилевского, включился в борьбу за равноправие угнетаемых в Польше православных с католиками. Это вызвало жесткое противодействие со стороны польских властей, но св. Георгий продолжал дело, которое считал святым.

Характерно, что малороссы оставили заметный след в западнорусском течении. Еще одним выдающимся деятелем западнорусизма был митрополит Иосиф (Семашко), уроженец Киевской губернии. Будучи грекокатоликом, владыка Иосиф перешел затем роженца Киевской губернииждениюрусском течении. астей. православных и католиковоруссии и России. и ив православие, и так описывал свои чувства: «Я с детства имел душевное влечение к России и всему русскому… Неизмеримая Россия, связанная одною верою, одним языком, направляемая к благой цели одной волею, стала для меня лестным, великим Отечеством, которому служить, благу которого споспешествовать считал я для себя священным долгом — вот сила, которая подвигла меня на воссоединение униатов, отверженных в смутные времена от величественного русского православного древа… Пламенное усердие к этому делу в течение 12 лет (1827—1839) постигло все мое существование».

Но первое место по количеству приверженцев идей западноруссизма и по глубине их историко-политических обоснований принадлежит, безусловно, самим уроженцам Белоруссии. Многие из них внесли немалый вклад в отечественную науку, некоторые активно подвизались на политическом поприще. Среди наиболее выдающихся имен — символов западноруссизма следует назвать церковного историка Г. Киприановича, политического публициста М. Кояловича, богослова и академика К. Харламповича, видного историка П. Жуковича, филолога и палеографа Е. Карского.

Последний в своих исследованиях доказывал сравнительную новизну термина «белорусы» следующими доводами: «В настоящее время простой народ в Белоруссии не знает этого названия. На вопрос: «Кто ты?», простолюдин отвечает: «Русский!». А если он католик, то называет себя либо католиком, либо поляком; иногда свою родину назовет Литвой, а то и просто скажет, что он «тутэйший» — здешний, конечно, противополагая себя лицу, говорящему по-великорусски, как пришлому в Западном крае».

Наиболее проницательные сторонники западнорусизма обращали свой взор и в сторону Малороссии, и видели в стремлении слепить из малороссийского наречия отдельный от русского язык — политическую составляющую, отвечавшую интересам соседних государств. Так, археолог и журналист К. Говорский прослеживал польское влияние не только в попытках создания отдельного белорусского языка, но и в деятельности украинофилов, пропагандирующих создание отдельного от русского литературного украинского языка. В письме галицко-русскому деятелю Якову Головацкому он писал: «У нас в Киеве только теперь не более пяти упрямых хохломанов из природных малороссов, а то (прочие) все поляки, более всех хлопотавшие о распространении малорусских книжонок. Они сами, переодевшись в свитки, шлялись по деревням и раскидывали эти книжонки; верно пронырливый лях почуял в этом деле для себя поживу, когда решился на такие подвиги».

Белорусский историк Я. Трещенок в работе «Две белорусские национальные идеи (католический национал-сепаратизм и православная национальная идея)», касаясь попыток современных белорусских национал-уклонистов обосновать теорию белорусской государственности как нечто отдельное от остальной России, писал: «Политический национализм малых народов никак не способствует реальному культурному развитию самих этих народов, а наоборот, ведет в затхлый тупик этноизоляции, самого убогого «местечкового» провинциализма. Все — почти без исключения — реальные духовные достижения малых народов совершались в большом культурном пространстве великих наций, возвысивших до себя представителей малых народов и сделавших возможными их достижения. И наиболее негативным для исторической судьбы Белой Руси стал миф, что белорусская национальная идея это только и исключительно тот комплекс представлений, который на волне общеевропейского запоздалого этнического «возрождения» малых народов был выдвинут в конце XIX века выходцами из ополяченной католической шляхты Белоруссии, запоздало вспомнившими свои этнические корни. При этом сразу же следует зафиксировать некоторые бесспорные факты. Люди эти составляли небольшое меньшинство среди имевшей польскую этническую самоидентификацию католической шляхты (православной в Белоруссии к концу XIX века почти не осталось). Даже ближайшие родичи этих людей в своем большинстве их увлечений не разделяли. Выступая с католических неприязненных к России (а часто и с откровенно русофобских) позиций, эти люди, независимо от их субъективных намерений, объективно противопоставляли себя не только русским и украинцам, но и самому белорусскому православному народу, на роль мыслителей национальной идеи которого они претендовали. Но этот народ всегда тяготел к России. Даже тогда, когда большинство белорусских крестьян было принудительно зачислено в униатство, оно (как, впрочем, и низовое униатское духовенство) продолжало считать свою веру «русской», единой с русскими и украинцами. В догматических тонкостях они не разбирались и ориентировались на православную обрядность, основные черты которой сохранялись среди белорусских униатов вплоть до воссоединения с русской православной церковью. В истинности таких представлений белорусских крестьян утверждала и сама католическая шляхта, равно презрительно относившаяся, как к вере второго сорта для «быдла», и к собственно православию и к униатству — «плебана для пана, а попа для хлопа», как гласит известное присловье. Что же касается антирусских настроений (не говоря уже о каких-либо «движениях»), то их среди белорусского крестьянства никогда не было и в помине. Равно отталкиваясь на словах и от России, и от Польши, преодолеть свою реальную зависимость от полонизма национал-сепаратисты, фактические выходцы из польской этнокультурной среды, никогда не могли и никогда не смогут — иного прибежища за пределами своего узкого, раздробленного внутренними сварами анклава между Польшей и Россией у них просто нет».

Далее, говоря о «задавленности» поляков между Западной Европой (в лице Германии), которая смотрит на них свысока, и Россией, на которую стараются свысока смотреть поляки, Я. Трещенок замечает: «Это достаточно отчетливо ощутимо и порождает среди польских националистов известный комплекс «бедного родственника» Европы, который они всегда стремились и до сих пор стремятся выместить на своих восточных соплеменниках. Отсюда постоянный сервилизм, угодничество перед Западом, нарочитое преувеличение его, чаще весьма сомнительных, благодеяний по отношению к Польше, и отсюда же черная неблагодарность по отношению к Востоку, всемерное преувеличение обид со стороны России и умаление ее поистине судьбоносных для Польши подлинных благодеяний (достаточно взглянуть на современную карту Польши). Со стороны Германии исходила угроза самому физическому существованию поляков на этой земле, но в Польше оскверняются военные кладбища не немецких оккупантов, а советских освободителей и спасителей, в том числе на землях, утраченных правителями Польши еще в X веке и возвращенных ей ценою жизни 800 тысяч советских солдат».

Политолог и директор Центра по проблемам европейской интеграции (Минск) Ю. Шевцов указывает, что у белорусских националистов нет никаких шансов выступить в роли «отцов нации»: «Националистический проект немедленно вызовет внутренний конфликт в белорусском обществе. Националистические круги симпатизируют коллаборантам времен Второй мировой войны, в то время как государственная идеология и массовая память в Беларуси — на стороне борцов с нацистами. Националисты настроены русофобски, а большинство белорусов к русским относятся благожелательно. Националистическая среда в основном тяготеет к католическому костелу или грекокатоличеству — на фоне преобладания православного населения. Национализм ориентирован на этнические ценности, однако массовое сознание белорусов склонно воспринимать свою национальную принадлежность через гражданские категории. Национализм тесно связан с радикальным либерализмом, что в экономике, основанной на крупных предприятиях, абсурдно. Национализм не имеет региона-опоры или заметного социального слоя-опоры, то есть, его идеи могут претворять в жизнь только белорусское государство и ныне существующие элиты; новые элиты быстро не сформируешь, а от существующих ожидать симпатии к национализму не приходится. Рост национализма быстро вызовет ряд конфликтов со всеми приграничными странами. Виленский край, Подляшье, Западное Полесье, Черниговская область, Латгалия, Брянск—Смоленск—Великие Луки — все это пространство потенциальных региональных конфликтов. Для соседних, весьма националистически настроенных государств Восточной Европы, ненационалистическая Беларусь — великое благо. Они получают возможность без больших проблем осуществлять ассимиляцию местных белорусов либо избегают разрушительных для них самих конфликтов, как в случае с Западным Полесьем. Есть и другие специфические местные обстоятельства, но главное — нет никаких предпосылок для столь радикальной смены идеологии».

Настойчивое разделение в политическом плане некогда единого русского народа на три группы (или группки?) приобретает все более четкие очертания. Как бы то ни было, но интересы местечковых элит Украины и Белоруссии зачастую не совпадают с интересами государства. Кто-то откровенно поддерживает современный проект раздробленной Руси, кто-то склоняется к нему периодически. Свои лоббисты разделения Руси есть и среди российских политиков. Хотя стихийное сопротивление подобным экспериментам выражается и в приверженности к русскому языку и русской культуре подавляющего большинства жителей Украины и Белоруссии, и в верности Православной церкви Московского Патриархата. Замечу, что бредни политиков-националистов в Белоруссии восторга у населения не вызывают. Среди белорусов исторически идеи западнорусизма (пусть даже в его современном, более рыночном и несколько потускневшем виде) все еще популярней, чем, к примеру, идеология малороссийства на Украине.

Рекламно-патриотический ролик, приуроченный ко Дню Независимости Украины, и показанный по нашему телевидению, сообщал, что на Украине проживает 275000 белорусов. Не хотелось бы, чтобы из украинских белорусов выбили традиционное западнорусское мировоззрение, как это удалось сделать со многими на Украине, забывшими, что раньше звалась она Малой Россией. Ведь в той же самой рекламе русских изобразили в виде небритых индивидуумов, страдающих похмельным синдромом. Случайно ли?