Села писать о прошедшем VI Международном театральном фестивале «Встречи в Одессе» и задумалась: какую концепцию взять за основу? Не сравнивать же спектакли шестнадцати прошлогодних участников фестиваля с семью нынешними? Дело не в том, что произошел диалектический переход количества спектаклей в качество. Это не совсем так. И в прошлом году было, по меньшей мере, четыре или пять замечательных спектаклей. Среди них, бесспорно, постановка Пермского театра «У Моста» пьесы Мак-Донаха «Калека с Инишмана». Дело в ином.

На фестиваль этого года приехали известные театры Москвы, Санкт-Петербурга, Казани и Харькова с устоявшимися за много лет их существования традициями. Кстати, по большому счету, все эти театры — столичные, хотя две столицы — бывшие.

Сравнивать между собой спектакли нынешнего года? Но как, по каким критериям сравнивать, скажем, спектакль Московского театра «Et Cetera» (художественный руководитель народный артист России Александр Калягин) и постановку Театра имени Комиссаржевской — старейшего театра Петербурга? Москва показала леденящую душу комедию Шекспира «Шейлок», Казань — иронический водевиль Катаева «Квадратура круга». Тем более что, как известно, все жанры хороши, кроме скучного.

Я уже начала было мысленно расставлять увиденные спектакли по жанрам, как вдруг обнаружила, что они удивительно выстраиваются на некой временной оси. И в каждом спектакле — свое время, свои нравы.

Начнем с времен давних и стран дальних. Конец XVI века. Венеция. Благородный венецианский купец Антонио занимает у еврея-ростовщика Шейлока большую сумму денег для своего друга Бассанио, собирающегося посвататься к прекрасной и богатой Порции. Условия сделки — дикие. В случае просрочки платежа Антонио должен отдать Шейлоку фунт собственного мяса. Разорившийся Антонио не может вернуть долг, и Шейлок требует выполнения договора.

Спектакль «Шейлок» по комедии Шекспира «Венецианский купец» в Москов-ском театре «Et Cetera» поставил один из признанных интерпретаторов Шекспира грузинский режиссер Роберт Стуруа. Поставил, сценографически смешав реалии XVI и XXI веков. Потому что человеческая непримиримость во всех ее проявлениях — расовых, религиозных, социальных, к сожалению, остается больным вопросом и сегодня.

На чьей стороне симпатии режиссера? На стороне Антонио, над которым нависла страшная угроза? Или на стороне Шейлока, который мстит Антонио за все оскорбления, унижения, которым он подвергается как еврей? Чтобы это понять, нужно, в первую очередь, разобраться, что имел в виду Стуруа, выбирая название спектакля. И Антонио, и Шейлок оба венецианские купцы. Название пьесы «Венецианский купец» уравнивало значимость обоих. Вынеся в название имя Шейлока, режиссер делает его главным героем спектакля. Но героем-злодеем или героем-жертвой времени, нравов, предрассудков?

В спектакле театра «Et Cetera» роль Шейлока исполняет народный артист России Александр Калягин. Исполняет мощно, убедительно. Центральный момент спектакля — монолог Шейлока: «Он меня опозорил, насмехался над моими убытками, издевался над моими барышами, поносил мой народ, препятствовал моим делам, охлаждал моих друзей, разгорячал моих врагов; а какая у него для этого была причина? Та, что я жид. Да разве у жида нет глаз? Разве у жида нет рук, органов, членов тела, чувств, привязанностей, страстей? (…) Если нас уколоть — разве у нас не идет кровь? (…) Если нас оскорбляют — разве мы не должны мстить?».

Калягин произносит монолог на пике человеческих эмоций. И его Шейлок возбуждает не только страх, отвращение, ужас. Он возбуждает и жалость. Неоднозначность этой фигуры — ключ к пониманию того, почему Стуруа остановился на названии спектакля «Шейлок». Шейлок ему интересней благородного, хотя и не лишенного предрассудков своего времени (ох, если бы только того времени), но пресного Антонио (народный артист России Виктор Вержбицкий).

Думается, что я выскажу не только свое мнение, посетовав на то, что от сочетания Шекспир-Стуруа-Калягин-Канчели (Гия Канчели — композитор, написавший замечательную музыку к спектаклю) ожидали большего. Возможно, спектакль, поставленный одиннадцать лет назад, устал. К тому же он как-то странно распадается на два спектакля: один — история вражды Шейлока и Антонио, другой — история замужества Порции, которая, как в сказке, могла по завещанию отца выйти замуж только за того, кто выберет из трех шкатулок ту, в которой хранится ее портрет. Впечатление, что в спектакле использованы две разные пьесы. А вместе с тем история сватовства к Порции тесно связана с противостоянием мировоззрений Шейлока и Антонио.

То, что Бассанио, в отличие от других женихов Порции, выбрал не золотую, не серебряную, а свинцовую шкатулку, делает его антиподом Шейлока, который бы наверняка отдал предпочтение золоту.

Словом, зрители расходились несколько разочарованными, утешая себя тем, что они увидели замечательную работу Калягина.

Следующий отрезок на временной оси — конец XIX века. Россия. Молодой писатель Треплев выносит на суд семьи и друзей постановку своей пьесы.

На сцене спектакль Одесского академического русского драматического театра по пьесе Антона Чехова «Чайка». Режиссер Алексей Литвин. Спектакль — ровесник фестиваля. Ему шесть лет. Но в отличие от московской постановки, усталости в нем не чувствуется. Скорее всего, потому, что в спектакле четыре ввода. А каждый новый артист привносит в спектакль свежую струю.

С моей точки зрения, «Чайка» — лучшая работа Алексея Литвина в нашем театре. Точно расставлены акценты в непростых взаимоотношениях героев. Найдено множество деталей (даже с некоторым перебором), создающих контрапункт спектакля. Все чеховские «ружья» стреляют. Превосходные, убедительно яркие актерские работы Олега Школьника (Сорин), Юлии Скарги (Маша), Наталии Дубровской (Полина Андреевна) Николая Величко (Шинкарев).

Потрясает финал. Появление Нины Заречной (Анастасия Швец), опустившейся, нетрезвой, отчаявшейся (еще одна хорошая актерская работа), убеждает Треплева (Сергей Поляков) в том, что та Нина, в которую он был влюблен, мертва. Чайка погибла. Треплев в отчаянии: и мать не понимает ни его, ни его творчества, и вообще никто никого по-настоящему не любит и не понимает, он хотел вдохнуть жизнь в театр, а оказалось, что сама жизнь — это театр, в котором заигрались окружающие его люди…

Треплев стреляется. По пьесе Чехова, о том, что Треплев покончил собой, мы узнаем от доктора Дорна (Анатолий Антонюк). В спектакле Литвина — Дорн отдергивает штору, за которой зритель видит сидящего за письменным столом мертвого Треплева с терновым венцом на голове (тем венцом, в котором в его пьесе свой монолог произносила Нина). У зрителей — мороз по коже. Сергей Поляков в роли Треплева — это обнаженный нерв.

В спектакле есть две поразительные по решению и актерскому исполнению сцены. Эпизод, в котором Аркадина (Лариса Коршунова) меняет на голове раненого сына повязку и на какое-то время перестает быть актрисой, а становится просто матерью. И сцена, когда Аркадина убеждает Тригорина (Юрий Невгамонный) не бросать ее. Здесь все наоборот. Любящая (или не желающая расстаться с любовником) женщина использует весь свой актерский талант. Потому что их отношения с Тригориным — это устоявшаяся игра, которая ему понятнее и удобнее искренних чувств.

У Марины Рачек в повести «Через не могу» до мозга костей прагматичная пожилая героиня произносит такой приговор чеховским персонажам: «Не люблю пьесы Чехова. И ноют, и ноют… И чего ноют? Все, слава Богу, живы-здоровы, одеты-обуты… Войны нет, все хорошо!».

А и впрямь: почему герои пьес Чехова рефлексируют, мучаются, мечутся, не слышат, не понимают друг друга, а порой и самих себя? Почему? Что за время такое? А время это предгрозовое, когда возникает ощущение какого-то порога, за которым все будет не так, как вчера. Отсюда и рефлексии.

Следующий временной отрезок, освещенный театральной рампой на фестивале, это Первая мировая война. В этот период погружаться не хочется. Не потому, что война, с ее ужасами. А потому, что ужасен спектакль Харьковского государственного академического русского драматического театра «Глаза дня» по пьесе Елены Греминой (вот тебе и бывшая столица!). Просто чудовищен! Как можно было столь тоскливо-беспомощно пытаться рассказать о легендарной танцовщице-шпионке Мата Хари — уму непостижимо! И это при том, что актерский состав, по большому счету, не плох.

Так что перейдем к следующему периоду — послевоенному — и перенесемся в Англию 1918 года. Война только закончилась. В экономике разруха. Холодное и голодное время. Домой возвращается Билл, которого все, в том числе и жена, считали погибшим. Жена успела выйти замуж за Фредди, друга якобы погибшего мужа и даже родить ему ребенка. История, характерная для послевоенного времени, знакомая нашему послевоенному поколению не только по литературе, театру или кино.

Итак, трагедия? Отнюдь. Пьеса Сомерсета Моэма, поставленная в Московском драматическом театре «Сфера» (режиссер и художественный руководитель театра народная артистка России Екатерина Еланская), это уморительная комедия, о чем можно было бы догадаться уже по достаточно фривольному ее названию «Красотка и семья».

Виктория, конечно, очаровательная женщина, но характер ее таков, что оба мужа — Билл и Фредди — оспаривают право сбежать от дорогой супруги. В конце концов, это удается обоим, а красотку заполучает некто Пейтон, благополучный бизнесмен (бывший военный интендант). Спектакль просто очарователен. Квартет: Виктория, Билл, Фредди, Пейтон (А. Чичкова, А. Смиранин, П. Гребенников, Р. Кадыров) — это единый ансамбль. К ним примыкает мамочка Виктории (заслуженная артистка России Л. Корюшкина). Особый восторг зрителей вызывает второе действие, в котором Билл и Фредди доходят буквально до драки, пытаясь путем жеребьевки решить, кому остаться, а кому «навострить лыжи». Прелестна режиссерская (просто кинематографическая) находка: сумбурные, хвастливые монологи Пейтона заглушает, заменяет бравурная музыка.

Театр «Сфера» привез «Красотку» в двух составах. Спектакль игрался два дня при полном аншлаге. Главных героев в другом составе исполняли: В. Абрамова, А. Пацевич, И. Голев, А. Алипов, Е. Давыдова-Тонгур.

Следующие два спектакля, события которых разделены сорока годами, это «Квадратура круга» Валентина Катаева в постановке Казанского академического русского большого драматического театра имени В.Качалова (режиссер-постановщик народный артист России Александр Славутский) и спектакль Московского театра «Эрмитаж» «Меня убить хотели эти суки» по Юрию Домбровскому (режиссер-постановщик народный артист России Михаил Левитин). Между этими спектаклями есть нечто общее, хотя Казанский театр поставил иронический водевиль, а театр «Эрмитаж» драму, представляющую собой сценическую версию романа Юрия Домбров-ского «Факультет ненужных вещей».

Общей является правда о нашем прошлом. Только в водевиле Катаева эта правда подана с доброй ироничной улыбкой, а в спектакле по Домбровскому — с душевной болью, с ужасом перед тем, что так было, что такое могло быть, со страхом перед тем, что такое может повториться.

«Квадратура круга», созданная Катаевым в 1927 году и поставленная в 2007 году в Казанском театре, это история, с улыбкой рассказанная взрослым человеком о симпатичных ему несмышленышах. Две пары молодоженов — Вася с мещаночкой Людмилкой и Абрам с принципиальной Кузнецовой — вынуждены жить в одной комнате. Иногда к ним пытается пристроиться на ночь поэт Емельян Черноземный. А иногда заваливаются непрошеные гости во главе с партийным товарищем Флавием. Скоропалительные женитьбы заканчиваются кадрилью — возникают новые, на этот раз по-настоящему влюбленные пары — Абрам и Людмилочка и Вася с Кузнецовой, которая оказывается просто Тоней. Ситуация типично водевильная. Но соль не в этом. В пьесе и в спектакле на первый план выходит не сюжет, а интонация. Заидеологизированные Абрам и Кузнецова свои отношения и поступки рассматривают только с точки зрения «этично» — «не этично», естественно, исходя из категорических понятий коммунистической морали и этики того времени. По большому счету, эта пьеса о любви. Только любовь, победив, помогает молодым людям сбросить идеологические шоры.

Хотя персонажи спектакля шаржированы, но зрители верят, что так в те годы все и было. Была фанатичная вера, были забавные перегибы, которые с каждым годом становились все менее забавными, пока не стали попросту страшными, убийственными в прямом смысле этого слова… Думается, несколькими годами позже Катаев такую пьесу уже бы не написал. Не осмелился бы. А в свое время пьеса обошла весь мир.

Два слова о замечательной сценографии народного художника Татарстана Александра Патракова. Она тоже решена в ироническом ключе. Мозаика из как бы случайных фрагментов, парадоксальных в своем соседстве. Этакий пейджворк, возвращающий память зрителей к нелепостям послереволюционного быта.

Совсем другая по духу сценография в спектакле театра «Эрмитаж» народного художника России Сергея Бахрина. Вся сцена до колосников, включая портал, забрана, как в броню, гладкими металлическими листами. Только в самом верху на металле заусеницы, как на терке. И совсем высоко — светящаяся голубая волнистая полоса — так дети изображают море. Сценография страшная, давящая. Эти металлические стены — тюрьма, в которую брошен молодой ученый Зыбин, хранитель древностей в археологическом музее Алма-Аты (актер Станислав Сухарев). Зыбину предстоит провести в тюрьме месяц в нечеловеческих условиях (карцер, избиения, да еще специальные люди, так называемые «будильники», не дают уснуть, устраивают пытку сном). Следователь Нейман, стремясь из карьерных соображений создать на периферии громкое дело, требует от Зыбина признательных показаний. В чем? Зыбину предоставляется право самому придумать. Абсурд? Но на дворе 1946—1947 годы, и это абсурд того страшного времени. Абсурд, в котором трижды оказывался сам писатель Юрий Домбровский.

Как заметила известный театральный критик Наталья Старосельская, верх металлических стен, похожий на кухонную терку, напоминает о времени, когда людей, как теркой, растирали в пыль.

Сценография Бахрина вообще символична, она вызывает множество ассоциаций. Лично у меня металлические стены вызвали в памяти ряд стихов и песен советского времени, где звучит слово «сталь». «Стальные руки-крылья», «сверкая блеском стали» и так далее. Сталь — Сталин… Вспомнился фильм «Комедия строгого режима», снятый по Довлатову. В ней беззубому зэку, который должен сыграть Ленина в поставленном на зоне спектакле, делают стальную челюсть. Вместе со стальной челюстью зэк приобретает и стальную хватку.

А двери! В металлических стенах — шесть металлических дверей. Ни одна из дверей не запирается. Их может открыть даже сквозняк. Но Зыбин распахнуть дверь и обрести свободу не может. Он, как волк, попавший за флажки. Выход — табу. Свобода ему доступна лишь во сне, когда к нему приходят сны-воспоминания о море, о любимой женщине. Море — символ свободы. Но оно, как свобода, стало недосягаемым. Оно светится где-то вверху, а он брошен на самое дно.

Есть в сценографии Бахрина и прямые указания, такие как, скажем, указание на место действия. Две горы яблок на сцене прямо указывают на то, что действие происходит в городе, название которого переводится как «отец яблок» — «Алма-Ата». И есть еще две большие кучи земли с воткнутыми в них лопатами. Одна — это мнимый, другая — подлинный курган, где найдено было злополучное золото, из-за которого закрутилась-завертелась вся история. Впрочем, кроме прямой иллюстрации, и яблоки, и земляные кучи тоже вызывают множество ассоциаций. У каждого — свои.

Михаил Левитин не только постановщик спектакля, он и автор сценической версии романа.

Отбросив ряд интересных персонажей и линий романа (не останавливаясь на подробностях, замечу: именно из-за них роман Домбровского многие сравнивают с Булгаковским «Мастером и Маргаритой»), он оставил только историю ареста Зыбина.

Итак, молодой ученый в тюрьме. Тупой жестокости он может противопоставить только интеллект. Спасает Зыбина счастливая случайность: за его любимой женщиной Линой (Ирина Качуро) летом на море начал ухаживать и даже сделал ей предложение следователь прокуратуры СССР Роман Львович Штерн, двоюродный (или сводный) брат Неймана. Это оказывается тем козырем, который выкладывает Лина, придя хлопотать за Зыбина. Не буду дальше пересказывать ни пьесу, ни тем более роман. Роман нужно читать, а спектакль (равно, как и другие свои постановки) Михаил Левитин обещал привезти в Одессу, из которой он уехал много лет назад и в которую почему-то боялся привозить свои неординарные спектакли (и напрасно!).

Хочу остановиться на трех моментах. Первый. В спектакле девять основных персонажей: те, кто уже был назван, и тюремщики-следователи разного ранга и разных характеров. Так вот, последние выглядят не просто шаржировано (как персонажи «Квадратуры круга), а гротесково. И гротеск этот злой и беспощадный. Это внешний рисунок их звериной внутренней сущности. Впрочем, если смотреть на всю эту историю глазами самого Зыбина, то он их такими и видит, потому что для него они не укладываются в рамки нормальных людей.

Второй. Провинциального рядового следователя Неймана и столичного, высокопоставленного Штерна (к тому же успешного писателя, жуира и сибарита) играет один актер — народный артист России Михаил Филиппов. Сказать, играет потрясающе, ничего не сказать. Для каждого из братьев он находит свои краски. Это может быть крошечная черточка, почти незаметный жест. Например, всегда согнутая, робко прижатая к туловищу рука Неймана, человека, не уверенного в завтрашнем дне, — он ведь знает ситуацию в стране, знает, что и его «контора» не гарантирует от репрессий.

Феерически Филиппов проводит сцену спора братьев, в течение секунды, только отбросив или набросив на себя барский халат, превращается в одного из них. Кто-то на обсуждении сравнил Филиппова с неповторимым Аркадием Райкиным, владевшим искусством мгновенного перевоплощения. Но мне кажется, здесь нечто иное.

Райкину в его трансформациях помогал меняющийся грим, вернее, полумаски, парики, носы и проч. И уходить от одного образа в абсолютно другой, новый, как мне кажется, легче, чем только с помощью жеста, интонации, мимики за мгновение становясь то тем, то другим. Здесь, как в скороговорке, «на дворе трава, на траве дрова», легко запутаться, сбиться.

Третий момент. Отбирая материал для сценической версии и находясь в жестком цейтноте (спектакль и так идет четыре часа с одним антрактом), Михаил Левитин включил в спектакль сцены из пьесы «Очная ставка», написанной якобы Штерном. И дело не в том, что мы видим Штерна, с удовольствием следящего за действием в ЕГО пьесе. Этот спектакль в спектакле — еще одна правда о том времени. Правда о лжи, которой нас кормили со сцены и экрана.

Думается, что далеко не все зрители читали этот великий (не побоюсь этого слова), во многом автобиографический роман Юрия Домбровского. Не все смогли поставить знак равенства между Романом Львовичем Штерном и его реальным прототипом известным советским писателем и сценаристом, следователем по особо важным делам прокуратуры СССР Львом Романовичем Шейниным (пьеса «Очная ставка» принадлежит перу Шейнина). Не многим в зале, возможно, знакомы такие фамилии, как Пуришкевич и Каракозов, упоминаемые в диалогах в спектакле. Боюсь, что далеко не все узнали мелодию песни «Сулико», на мотив которой парочка тюремщиков распевала свои куплеты, а тем более не имеют понятия, что это была любимая песня Вождя всех народов. Вначале меня это как-то смущало, а потом я поняла: и Бог с ним, что не знают. Главное, чтобы узнали правду о том времени и ужаснулись. Дай Бог, чтобы это прошлое никогда не вернулось.

А я остановлюсь на времени настоящем. И расскажу о пьесе-шутке, пьесе-притче известного российско-израиль-ского драматурга Ганны Слуцки «Шесть блюд из одной курицы» в постановке Петербургского театра имени Комиссаржевской. Режиссер-постановщик Валерий Гришко.

Властная мамаша хочет женить своего погруженного в бизнес сына. Причем хочет женить его на его же бывшей жене, с которой сама же их развела. Воспользовавшись тем, что, как водится в современном бизнесе, она числится главой фирмы сына, мамочка переводит все деньги на себя (что в итоге спасает сына от разорения) и открывает брачное агентство. Из четырех претенденток на руку сына одна и есть бывшая жена с простым шокирующим мамашу именем Оля Иванова.

«Ты представляешь, как трудно было отыскать в Москве особу с таким именем!» — восклицает в отчаянии мать, узнав, что ее затея провалилась, что бывшая невестка не хочет возвращаться, причем именно из-за свекрови.

Но все кончается хорошо. Олю удается найти во второй раз, любовь побеждает, а мамаша, которая, чтобы не мешать молодым, улетела куда-то отдыхать, связывается с ними по скайпу и раскрывает, наконец, невестке секрет, как сделать шесть блюд из одной курицы.

Пьеса забавная. Сын трогательный (актер Артур Мкртчан, он же автор симпатичной музыки к спектаклю), девушки (Кристина Кузьмина, Александра Сыдорук, и заслуженные артистки России Маргарита Бычкова и Ольга Белявская) — яркие актрисы, которые могли бы украсить любой театр. А мамочка! Мать — так она именуется в пьесе — просто фантастична! Фантастична уже потому, что ее играет легендарная Галина Короткевич. В свои девяносто лет (ее юбилей состоялся 18 августа этого года) народная артистка России не утратила ни грамма своего таланта. Темперамент захлестывает так, как он захлестывал ее когда-то в «Миллионерше». В свое время одесситы с ума сходили, когда во время гастролей Театра имени Комиссаржевской шли спектакли «Миллионерша» Бернарда Шоу и «Нора» Ибсена с Короткевич в главных ролях.

Когда в начале спектакля актриса ложится на спину на диван и делает физзарядку — поднимает под прямым углом ноги, делает «велосипед» и «ножницы», зал замирает от восторга и удивления. И весь спектакль на высоченных каблуках! Ну да ладно. Это, конечно, чудо, но чудо, как бы сказать, физиче-ского порядка. Главное чудо — это созданный актрисой образ, удивительно узнаваемый образ деспотичной, но безумно обожающей своего сыночка мамаши, убежденной, что нет достойной его женщины.

После спектакля актриса, потрясенная оказанным ей приемом зрителей, сказала, что ей давно хотелось вновь побывать в Одессе, а теперь она будет жить надеждой, что театр снова приедет в наш город и даст не один, а несколько спектаклей «Курицы».

Будем надеяться и мы, одесситы, что эта встреча с удивительной актрисой не последняя. Тем более что приезд такого театра с таким спектаклем должен оказаться «курицей», несущей золотые яйца и в корзину Одесского русского театра.