Если уже в 80‑х годах человечество смогло прийти к системе, которая, по сути, была способна удовлетворить потребности каждого члена общества, почему же сегодня тот же Запад уверенно вошел в экономический кризис, грозящий перерасти в глубокую и затяжную депрессию? А проблема здесь в том, что западный социализм возник отнюдь не в качестве части идеологии…

Говоря об очевидной обреченности советской системы, мы подходим к рассмотрению идеологии западного «развитого социализма», судьба которого также сегодня остается под вопросом. Почему в противоборстве советской системы и западной системы капитализма образца 80‑х последняя одержала победу?

Двадцатый век, насыщенный развернутыми вооруженными конфликтами и борьбой идеологий, остался в прошлом. И, несмотря на то, что часть процессов, зародившихся еще в начале прошлого века, завершаются только сейчас — в начале века XXI-го, все же общая картина новейшей истории вполне позволяет заняться анализом произошедших событий и проследить некоторые важные и достаточно очевидные тенденции.

Начать, пожалуй, следует с того, что минувший век стал первым в истории моментом, когда в основу идеологии пытались закладывать идею построения счастливого общества. Конечно, попытки сделать общество более правильным, а его членов более счастливыми, случались и ранее — достаточно вспомнить древнегреческого Солона с его реформами, американский билль о правах и т. п. Однако, ХХ-й век в этом плане был уникальным, поскольку речь идет не об одной какой-то особенной идее — практически все возникающие идеологии — от коммунизма и фашизма (не пугайтесь!) до западной модели демократического социализма (назовем это так) — претендовали на роль строителя райского общества. Тем не менее, у каждой из них — вплоть до того варианта, что мы имеем сегодня, есть один серьезный недостаток, который может быть незаметен на первый взгляд, но в то же время делает любую из создававшихся систем совершенно нежизнеспособной.

Что предлагали большевики? Давайте положим руку на сердце и честно скажем: они предлагали путем активного физического уничтожения определенной группы лиц (так называемых «врагов народа») построить идеальное общество для всех остальных. То есть, в основу концепции был заложен принцип разделения людей на «правильных» и «неправильных». При этом под «неправильностью» понималось все, что не отождествлялось с образом идеализированного представителя «рабочих и крестьян». Это и культурное развитие (презрение к интеллигенции), и стремление к материальному благополучию (один из принципов — «чтобы не было богатых»), и лояльное отношение к преступности (снисходительное отношение к преступлениям против чужой собственности), и индивидуализм в любой форме (например, преследование человека за его воззрения, общественное осуждение за нежелание создавать семью, участвовать в общественных делах, ходить на те же субботники или парады, или вообще заниматься физическим трудом и пр.). В результате, коммунистическая идеология создала общество, где внешне подавляющее большинство действительно было достаточно счастливо. Однако, на самом деле, речь в данном случае идет не столько о счастье, сколько о материальном благополучии. По сути, именно это стало главной трагедией советского общества, приведшей его к гибели, поскольку невозможно построить свое счастье на чужом несчастье, в том числе и на подавлении самого себя.

Но как только та часть общества, которой было чуждо навязывание идеологической «правильности», получила возможность реализовать свои потребности (читай — свою индивидуальность), вдруг выяснилось, что «большинство» не такое уж и «подавляющее».

Теперь рассмотрим ситуацию с нацизмом. Как это ни странно, но в зарождении этой идеологии просматривается все тот же принцип построения общества «счастливого большинства». Разница лишь в том, что в качестве «правильного» был выбран идеализированный образ «арийца». И, соответственно, границы «большинства» сузились, по сути, до географического ареала проживания «арийской расы». В остальном идеологии схожи — все то же физическое уничтожение всех, кто подпадает под определение «неправильный». То, что геополитический вектор уничтожения у фашистов был направлен вовне, а не вовнутрь, как у коммунистов, построивших советский строй, было не более чем историческим обстоятельством, лишь предопределившим судьбу идеологии. Так, фашисты, имеющие в основе своей идеологии бескомпромиссное неприятие (выраженное в физическом уничтожении) «чужаков» (то есть, «неправильных» людей, наций и т. п.), в конечном итоге, добились того, что антифашистская идея снаружи оказалась куда более сильной. Поскольку, если для фашистов идеология подразумевала фактически лишь рост материального благополучия, то для антифашистов это был весьма серьезный вопрос физического выживания. Коммунистическая же идея, в отличие от фашистской, не имела в составе вектора физического уничтожения людей ультимативности — то есть каждый «неправильный» должен был иметь шанс добровольно «перевоспитаться» (отказаться от материального имущества, принять взгляды коммунистов и т. п.). Однако, данный фактор способствовал тому, что, опасаясь физической расправы, многие «неправильные» имели возможность лишь «претвориться» «правильными», тогда как на самом деле (в душе) коммунистическую идеологию не принять. В конечном итоге, как только часть их оказалась у власти, они смогли развалить общество изнутри.

Если есть недовольные, если их достаточно много, и если при этом система существует в состоянии достаточно жесткого противоборства с другой (другими) системой (системами), то она обречена. Ведь кроме непосредственно внешней угрозы вторжения, есть еще деятельность «агентов влияния», задача которых по вербовке изменников существенно упрощается при наличии большого количества недовольных.

Говоря об очевидной обреченности советской системы, мы подходим к рассмотрению идеологии западного «развитого социализма», который, по сути, пришел на смену советскому строю, и судьба которого также сегодня остается под вопросом. Почему в противоборстве советской системы и западной системы капитализма образца 80‑х последняя одержала победу? Ведь очевидно, что там речь также шла о построении счастливого общества для большинства, и все так же подразумевалось уничтожение «неправильного» меньшинства. Разница заключалась лишь в том, что под «неправильностью» понималась неспособность человека приспособиться к данной системе, а уничтожение проявлялось не в активной, а в пассивной форме. То есть, если человек лишился работы, он автоматически оказывается на улице без средств к существованию. При этом какие-либо шансы устроиться в будущем у него полностью отсутствуют — фактически его выбрасывают за борт жизни, обрекая на смерть от голода и холода. Возможно, подобные ужасы происходят не так массово, в силу, например, родственных связей, которые зачастую сглаживают суровую реальность, но, тем не менее, факт остается фактом — отдельно взятый человек, не имеющий родственных связей, при таком устройстве общества просто обречен.

Кто-нибудь всерьез задумывался о судьбах «выпускников» детских домов в наше время? А стоило бы задуматься — в отличие от советских «детдомовцев» у них нет ни единого шанса устроить свою жизнь. Так почему же советские люди, привыкшие к достатку социализма, так охотно «купились» на откровенно античеловеческую идеологию?

Здесь мы подходим к самому, пожалуй, главному достижению ХХ-го века. Дело в том, что западная капиталистическая система уже к середине столетия сделала определенные выводы из происшедшего в новейшей истории и двинулась дальше — она создала идею о среднем классе, получившую в дальнейшем свое развитие и реализовавшуюся к 80‑м уже во вполне осязаемые формы. На то время западная модель включала в себя, по сути, все необходимые составляющие счастливого общества. С одной стороны — это возможность человека стремиться попасть в средний класс, и добиваться таким образом успеха в жизни. С другой — государство предоставляло гражданину достаточную свободу для реализации его потребности в индивидуализме (возможность быть самим собой вместо советского обязательного требования быть «таким как все» — то, чего не хватало советской системе, и что, в итоге, тоже предопределило ее гибель). При этом в то время на Западе уже уверенно реализовывалось третье необходимое условие существования счастливого общества — государственные гарантии соблюдения минимального уровня жизни в условиях безработицы, которое осуществлялось путем выплат безработным пособий, достаточных для того, чтобы человек имел возможность выжить и заниматься поиском путей устройства своей жизни в будущем. По сути, такая концепция действительно была наиболее справедливой — ведь тот, кто не хочет работать, и вполне согласен удовлетвориться минимумом, не участвует в процессах, происходящих на рынке труда, что, соответственно, уменьшает ажиотаж на нем и способствует более качественному подбору кандидатов на вакансии. Безработный имеет с одной стороны возможность в любой момент изменить свою жизнь, если изменит свои взгляды; с другой — возможность заботиться о себе на минимальном уровне. При этом второй фактор на самом деле гораздо важнее, чем может показаться на первый взгляд. Возьмем такую уже банальную вещь, как опасные болезни, вроде туберкулеза, которые справедливо называют болезнями бедных. И в том, чтобы неблагополучный человек имел минимально необходимый уровень жизни (крышу над головой, полноценное питание, медицинское обслуживание), заинтересован далеко не только он сам, а и каждый член общества. Поскольку, как говорят врачи о причинах распространения туберкулеза (которое сегодня уже уверенно происходит и в среде достаточно благополучных слоев населения), «бомжей много, они чихают».

А, как уже говорилось выше, никакое физическое уничтожение «неправильных» людей ни к чему не приведет — в данном случае сама идеология подразумевает периодическое появление новых «неправильных» со всеми вытекающими отсюда последствиями.

И вот мы подошли к главному. Если уже в 80‑х годах человечество смогло прийти к системе, которая, по сути, была способна удовлетворить потребности каждого члена общества, почему же сегодня тот же Запад уверенно вошел в экономический кризис, грозящий перерасти в глубокую и затяжную депрессию? А проблема здесь в том, что западный социализм возник отнюдь не в качестве части идеологии. Это была всего лишь ширма, которой пытались отгородиться от советской угрозы. По сути, это были не столько прочувствованная идеология или убеждения, сколько проявление политической гибкости, которой не хватало советскому руководству, что и привело к более ранней гибели советской системы. Однако, в таких условиях гибель системы — всего лишь вопрос времени. Хлипкий «капиталистический рай», существовавший на Западе, уходит в прошлое. В последние годы все чаще звучат лозунги о необходимости снижения доли государственного сектора в экономике, уменьшении социальных выплат и льгот; судьба среднего класса уже практически никого не волнует. Учитывая массовое неблагополучие на фоне набранных ранее многолетних кредитов, можно сказать, что средний класс уверенно пустили по миру. Как следствие — рост числа недовольных, а, значит, социального напряжения, преступности, грозящие перерасти в стихийные акции гражданского неповиновения, а то и откровенные кровавые конфликты.

Таким образом, главный вывод, которые следует из новейшей истории: попытка построения общества для большинства всегда заведомо обречена на провал, если при этом оставшуюся часть социума обрекают на смерть. И неважно, в какой форме это проявляется — в активном физическом истреблении людей, или же в пассивной попытке обречь человека на смерть от голода и холода. Результат всегда один. У системы, способной гарантировать человеку, как минимум, несчастную жизнь с минимальным уровнем жизни шансов выжить больше, но она будет представлять собой пороховую бочку, которая при определенных внешних обстоятельствах неизбежно взорвется.

Только система, которая своей идеологией учитывает присутствие в ней каждого отдельно взятого элемента с его потребностями, может быть по-настоящему жизнеспособной. Таковы были ориентиры у западного капитализма образца 80‑х. Очевидно, что для построения счастливого общества необходимо их закреплять и развивать, а не отменять. Но этого никто делать не собирается