Наш сегодняшний собеседник в особых представлениях не нуждается. Имя Тараса Федюка хорошо известно не только в Украине, но и далеко за ее пределами — лауреат самой престижной Национальной премии имени Тараса Шевченко, вице-президент Ассоциации украинских писателей, более четырех десятилетий творчества.

Основное же, пожалуй, состоит в том, что Тарас Федюк — наш земляк (родился в Ананьеве), окончил украинское отделение филологического факультета Одесского госуниверситета.

«ВЫХОДИТ, НЕ НУЖНА НАМ КУЛЬТУРА — НУЖЕН БЛАТНЯК...»

Познакомились мы более четырех десятилетий назад, еще будучи студентами. Вместе занимались, вместе сотрудничали с университетской газетой…

— Да, то были времена! — не скрывает эмоций мой собеседник, с которым сидим за столиком в тихом кафе в Городском саду. Именно здесь когда-то ходили — сотни, тысячи раз — по дороге на родной факультет. — Помнишь, как в середине семидесятых годов минувшего столетия бурлила жизнь в нашей альма-матер?!

— Естественно!

— Тогда, казалось, все вокруг жило, дышало творчеством. Сколько было талантливых молодых ребят — начинающих журналистов, поэтов, писателей! Нынче же… Юные поэты не пишут стихи, они ищут «информационные поводы»: кого послать куда подальше, где б штаны снять и голый зад показать, в водохранилище на Крещение нагими искупаться и тем самым засветиться в СМИ... Писать хорошие стихи некогда.

— Что ж, уровень нынешних запросов: «O tempora! O mores!» («О времена! О нравы!»).

— Это трагедия. Мировое искусство во все времена обслуживало элиту, дворянство, высший класс. И вся эта «сословная» литература тянула читателя к себе, наверх. Сейчас же все перевернулось. Попросту пошла коммерциализация всего, размылся тот самый слой — имею в виду аристократический класс, что поддерживал и воспринимал искусство. То, что происходит сейчас, можно назвать «суррогатным» имитационным периодом, когда то, что призвано возвышать, на самом деле опустилось до уровня полуграмотного плебса, определило эту категорию как «массового читателя» и обслуживает его незатейливые интересы.

Можно сказать, что здесь и сейчас закончились шесть тысяч лет мировой поэзии, закончилась живопись, закончилась рок-музыка — после «Битлз», «Роллинг стоунз», «Квин»… Рок потому и умер, что попса же понятней. Для нынешнего большинства...

— Раньше «толстые» литературные журналы были, с одной стороны, ориентиром для читателей, пропуском в литературу для начинающих авторов. Теперь издаться может каждый, были бы средства. Изменилась ли роль «толстых» журналов в нашей стране? Что с этим происходит?

— С этим и с остальным у нас проблемы. Проблема «толстых» литературных журналов сейчас в том, что… их нет. Мы в Украине фактически потеряли гуманитарную сферу. В том числе литературную, в частности литпроцессную. На протяжении последних двадцати лет у нас произошло отлучение литературы от государства. Почти так же, как отделена от государства церковь. Только сильнее. У нас отделилось искусство, литература, культура вся. И оказалась таким себе рудиментом. Если в Советском Союзе для культурной «отрасли» существовал остаточный принцип поддержки, то сейчас и он полностью вымыт. И никого это не волнует, не печет и не печалит. Все годы независимости идет такая плавная потеря позиций.

Ведь в Украине были классные литературные журналы: и «Вітчизна», и «Дніпро», и харьковский «Прапор», и «Дзвін» во Львове, и журнал «Київ» был. Были и региональные, и центральные журналы. Их бросили на самовыживание…

Возьмем, к примеру, московские журналы. Там есть программы государственной поддержки. «Новый мир» — солидное издание. Этот журнал, как и ряд других российских, поддерживается государством. У нас этого абсолютно нет. Выходит, не нужна нам культура. Нам нужна субкультура, нужен блатняк. Он понятнее кое для кого...

Как результат, в сухом осадке — все отдано на откуп энтузиастам. Такая себе художественная самодеятельность, она где-то лучше, где-то хуже. Если Григорий Гусейнов может как-то тянуть «Курьер Кривбасса», он его тянет. Пока мы могли тянуть журнал «Сучасність», мы его тянули. Это отдельная тема.

Журнал «Дніпро» продали, он стал собственностью одного, скажем так, поэта нашого, и тот в силу своего «эстетического видения» сделал из издания какой-то полуглянец. Вот такая история.

Следует заметить, что какие-то сегменты, секторы начинает перехватывать Интернет. Например, молодежный сектор. Здесь необходима переадаптация, очевидно, на Интернетовское пространство, и она происходит. У нас есть литературные сайты — лучше, хуже, больше, меньше. Пока нельзя сказать, что эти сайты утвердились, но они уже успели отнять значительную аудиторию у печатных СМИ.

«МЫ ТЕРЯЕМ СВОЮ САМОБЫТНОСТЬ»

— Ее можно назвать читательской?

— У нас катастрофически упало количество читающих людей. Это мало кому нужно, это «не престижно». То ли из-за того, что нет времени, то ли из-за того, что нет денег, то ли потому, что читать не умеет все больше и больше людей. Потому что люди, которые умеют читать, еще помнят буквы, они бедные. У нас культурные, грамотные люди бедны. Остатки. «Недобитки». Следовательно, состоятельные, богатые, как правило, наоборот. Поэтому им, богатым, всякие там журналы, периодика — ни к чему. Им не позволяют, как бы это помягче сказать, традиции их воспитания, их околошкольного образования. Собственнно, вопиющей необразовнности. Тем же, кто стремится читать, кто мог бы стать покупателем литературной продукции, на самом деле, финансово сложно выписать журнал. Тем более что мы вынуждены буквально выживать. Государство не заинтересовано множить умных людей, оно предпочитает не читать, не видеть культуры в упор. Она ей не нужна — считают, что проживут без нее: дикие нравы, дикие люди.

Можно и не умываться, и зубы не чистить. Может, и не умываются уже…

Нельзя не упомянуть, что на качество литературы нынче существенно влияют рыночные отношения, рыночные технологии, активно вошедшие в культуру. Именно они, эти «технологии», требуют от журналиста, например, жареных фактов, от литератора — упрощаю — ненормативной лексики. Значит, и определенного эпатажа. Ну и вот…

— Понятно, ты читаешь много современных авторов, украинских в частности. Каковы современные литературные тенденции в нашей стране?

— Самая заметная — маятник качнулся в другую сторону. На протяжении ста пятидесяти — двухсот лет украинская литература была серьезной, может быть, слишком серьезной. Во многом — социальной. Ведь нередко случалось, что социальные проблемы у нас определяли содержание, что шло в ущерб той же художественности. Наблюдалось, если можно так выразиться, вытеснение чистого искусства. Все эти годы у нас была неструктурированная литература. Была литература серьезная, литература сельская… Словом, преимущественно та литература, от которой требовалось освещение проблем. Но у украинской литературы не было многих жанров: не было детектива, не было женского романа, не было того, что называется «чтиво». А теперь все это появилось. Маятник качнулся в другую сторону. Это теперь мейнстрим (преобладающее направление. — Авт.), он доминирует в литературе. Наши же ведущие, известные писатели озабочены, в основном, тиражами. Ну ясно: тираж — гонорар. Они хвастают: у того продалось столько, а у того — столько… Я шучу: как бы ни был высок у вас тираж, тираж туалетной бумаги всегда будет большим.

Ведь не тиражом единым... Повторюсь, раньше литература наша была неструктурирована в силу одних причин, нынче она перестает быть структурированной в силу уже других причин. Была социально заангажирована, а теперь — попсово заангажирована. Неструктурированность привела к тому, что серьезная поэзия, к примеру, оказалось, вообще не нужна в Украине. А ведь не секрет, что Украину — государство и нацию — во многом формировали филологи. Она сформирована — от Тараса Шевченко через Владимира Винниченко до Стуса, Винграновского, Лины Костенко… Государственные деятели у нас были литераторами. Например, Петлюра — литературный критик, Винниченко — писатель, Грушевский — тоже гуманитарий. Вообще вся украинская фольклорная традиция — песенная, сказочная, иная, на которой в часы запрета украинского языка держалась сама нация, украинская культура, — это все как-то отошло в сторону. Теперь мы делаем интертексты, у нас поэты больше беспокоятся о том, чтобы их творения было легче перевести на другие языки. Мы теряем свою самобытность.

— Почему?

— В молодости я говорил: вы хотите писать так, как немцы? Как бы вы им ни подражали, немцы все равно будут писать лучше. В смысле, как олицетворяющие свою культуру. Мы же теряем серьезную возможность конкурентоспособности на мировом рынке, поскольку утратили самобытность, а ведь именно она интересна миру. Если рассуждать, скажем, о так называемом «балканском казане», том же лауреате Нобелевской премии Иво Андриче, магическом реалисте Милораде Павиче, они интересны тем, что на родной, очень своеобразной почве — этнической, национальной, традиционной — выстраивают мировые конфликты, решают мировые проблемы. По сути, шекспировские вещи, но все это подсвечивается своей землей.

Нобелевские лауреаты Габриэль Гарсиа Маркес, Варгас Льоса, лауреат множества международных литературных премий Хорхе Борхес — все они родились и выросли в Латинской Америке, но «переплелись» с мировой свободной культурой. У нас же поднялся железный занавес в экономике, частично в политике, а вот в культуре остался. К сожалению, в силу многих факторов. В советское время люди не знали иностранные языки не потому, что такие тупые, попросту возможности их применения были очень ограничены. Грубо говоря, я учил английский (девять лет!) и знал, что я никуда не смогу поехать и им воспользоваться.

Нас не знает мир, мы не знаем мир. У нас большие страдания: когда же Украина получит своего Нобелевского лауреата? А тогда, когда будет свободный «переток» деятелей культуры, когда «им» станет интересно, а что же делается «у нас»? Это произойдет само собой, но со временем. Нам нужно думать не о том, как подороже продаться там, а как сделать качественное здесь. Ведь если это неинтересно здесь, то оно нигде неинтересно.

«ПОСЛЕ ПРИЗВЕДЕНИЙ БАБЕЛЯ ВПЕРВЫЕ В ОДЕССЕ ПРОЧЕЛ ТАКУЮ ПРОЗУ»

— Тарас, ты родом с Одесщины, здесь проходило твое литературное становление. Читаешь ли одесских авторов? Если да, как оцениваешь их творчество?

— Не только здесь, но повсюду за годы независимости значительно увеличился разрыв между столичной и, если так можно сказать, региональной литературой. Соответственно, с писателями, которые живут в регионах. Если раньше заслушивали делегацию одесских писателей в Киеве, то сегодня это никому не нужно. Как следствие, литература попросту законсервировалась в регионах.

— Далее. Прекратил свое существование Союз писателей как единый организм. Когда-то было как: ты член Союза, значит ты писатель, а не член союза — не писатель. Теперь эта монополия разрушена, много в чем и нашими усилиями, и слава Богу. Теперь «членство» ничего не определяет. Однако государство через свои региональные структуры — обладминистрации, облсоветы и прочее — продолжает «знаться» и сотрудничать только с одной структурой — Союзом писателей. А вот в другой творческой ассоциации или каком-то кружке могут собраться гении, и... ничего. Они попросту не востребованы. Чем у нас и сейчас не литературный Советский Союз?!

Я слежу за тем, что происходит в Одессе: писательская жизнь здесь не бурлит. Вот прочел роман Аркадия Ромма «Честный журналист продается один раз». Он мне понравился. Не знаю, сходно ли это с Сергеем Довлатовым, как говорят, но думаю, это не совсем так, хотя, возможно, там есть незначительные отголоски. На самом деле, это очень интересная, живая проза. После произведений Бабеля впервые в Одессе прочел такую прозу.

— Один-единственный пример…

— Если говорить об одесской прозе, то последний резонансный роман — «Честно и храбро» Юрия Михайлика — вышел двадцать пять лет назад. С того времени у нас как-то было тихо. Сама среда тоже размывается. Одесса очень сильно изменилась. В советские времена ты должен был жить, где прописан, а сейчас — где хочешь. Поскольку я прописан в Киеве, а тут у меня семья, и я — то там, то здесь. С какими-то перерывами я смотрю на Одессу и вижу, как изменилась не только архитектура, но и сами люди, дух города! Одесского духа в Одессе практически нет. Когда в силу нашей демократии и проблематики отсюда уехали евреи, они забрали с собой Одессу. Всю, а не частицу. Они определяли дух и миф этого города. Они спокойные, толерантные, интеллигентные люди, умные, деловые в большинстве своем, которые определяли одесский независимый свободолюбивый дух.

Свято место пусто не бывает. Вместо них приехали те, кто ходит в спортивных штанах с пузырями на коленях… Ничего не имею против этих людей, но это не Одесса! Если раньше меня тянуло на «Привоз», чтобы просто походить, вдохнуть его воздух, то теперь я стараюсь его обходить десятой дорогой. Обыкновенный торговый центр со стандартным базарчиком с турецким провиантом. Что меня здорово раздражает: именно эти люди, простите уж — «понаехавшие», такие себе вроде бы одесские патриоты, принесли в дотоле толерантный город украинофобстство, чего ранее никогда не было. Практически все евреи владели украинским языком, с уважением к нему относились, они вообще многими языками владели. Были, правда, и другие евреи, но у какой же нации нет других? Сегодня Одесса не менее интернациональна, чем раньше, но я ее не воспринимаю. Потому что «люмпенинтернациональна».

Честно, все это мне больно, как и то, что происходит в родном Ананьеве. Из уездного города он превратился в черте что. До революции здесь двадцать восемь тысяч человек жили, были Дворян-ское собрание, две гостиницы — «Лондон» и «Париж», мужская и женская гимназии. Я сам учился в Ананьеве в здании прежней мужской гимназии. В конце пятидесятых еще то, что сохранилось, держало этот город. Потом все, что проклятые дворяне построили, «хайдакнуло», а из нынешнего — гипсовый памятник Ленину да здание бывшего райкома партии, неудачно переименованного в райадминистрацию. Но главное, практически не осталось тех людей, которые олицетворяли собой такое понятие, класс, если хотите, — провинциальная интеллигенция.

— В свое время ты вышел из Союза писателей и возглавил альтернативную писательскую организацию. Какая между ними разница и нужен ли писателю профессиональный союз?

— Думаю, профсоюз, наверное, да. Но у нас Иосиф Виссарионович если что-то строил, то на века. Если есть здание, то оно стоит, как его ни называй: КГБ ли, СБУ ли… Так и Союз писателей. Он строился по определенным меркам, с определенной целью и реформированию не подлежит. Мы еще долго ментально будем в Союзе. В свое время я и мои друзья вышли из так называемого творческого союза, создали ассоциацию — организацию с другими принципами. У нас нет никаких жестких обязательств, никаких клятв, жесткого устава. Можешь платить взносы — платишь, не можешь — не платишь. Что-то хочешь делать — делай, не хочешь — не делай. То есть у нас очень гибкая структура. Больше даже не ассоциация, а своеобразная конфедерация. Нам было важно доказать в то время, что писатель и билет члена Союза — это разные вещи. И у нас это получилось. Мы начали издавать книги, несмотря на то, есть у тебя членский билет или нет. Создавали какие-то медиа, и там уже печатались. Дошли до того, что при вручении наших высших премий уже не заглядывали в записи: член или не член Союза. И начали отмечать не членов Союза.

Аналогично и сегмент рынка, к которому мы приложились, также начал определять каких-то писателей вне зависимости от их статуса. Но самое главное — была разрушена монополия. А вот дальше… Началась некая конкуренция. Поскольку у нас в ассоциации нет имущества, то, слава Богу, нет и материальных споров. А вот в том писательском Союзе (я его в шутку называл, Союз имущества Союза), все выясняют: кто украл, куда сдал, где деньги. Короче, квартирный вопрос, который испортил москвичей, во многом испортил Союз. Не столько Союз, сколько его руководяшие органы. Сняли Яворивского, а где стол? Яворивский ушел, забрал стол, говорят. А забрал он его или не забрал, нужно разбираться. Ну, ищут стол. Потом еще что-то ищут...

Думаю, что со всеми нашими проблемами роста мы приходим к нормальной практике, где есть читатель, издатель, писатель. И когда будем жить чуть богаче, будем иметь посредника — литературного агента. То есть писатель, литературный агент, издательство, читатель. Классическая структура.

«ВСЕМ УГОДИТЬ НЕВОЗМОЖНО»

— Ты лауреат самой престижной, Шевченковской премии. Нужно ли, чтобы литераторов отмечало государство, или лучше, чтобы это делало профессиональное сообщество?

— Полагаю, лучше, чтобы это было професиональное сообщество из «пауков в банке» (смеется). Все-таки свои, какие ни есть. Я не настолько в этом вопросе заангажирован, и не настолько обеспокоен всем этим. Кого бы ни отметили, кому бы ни дали, будет группа довольных и группа недовольных. Всем угодить невозможно. Одни считают так, другие — этак.

Вообще, у нас сейчас в Украине литературных премий больше сотни. Они все материально убоги. Там от трехсот до пяти тысяч гривень. Если премия у нас не может иметь никаких других последствий, какого-то социального пакета, она должна иметь нормальный денежный эквивалент. Поэтому я предлагал создать такой государственный фонд, своеобразный украинский аналог Фонда Сороса. Туда привлечь авторитетних, уважаемых людей, которые могли бы определять самые актуальные писательские, издательские, фестивальные, иные проекты. А также создать литературную премию вне зависимости от государственной, но… Все это упирается в финансы, а меценаты не достигли еще понимания, что должны в этой сфере сотрудничать. Я знаю, что литературу вообще во всей Украине поддерживают два-три фонда и четыре-пять меценатов.

Считаю необходимым учреждение независимой премии с денежным эквивалентом премии Шевченковской. В ее комитете должны быть моральные авторитеты, которые могли бы определять лауреатов. Возможно, со временем так и будет. Пока же… Шевченковская премия — условно государственная, если рассматривать механизм ее присуждения. Я был членом Шевченковского комитета, там механизм не государственный совсем. Ведь председателя Шевченковского комитета утверждает президент. Этим многое сказано, но не все. Затем председатель подбирает состав комитета, а президент его утверждает. Без особых, так сказать, проблем подписывает. И вот такой комитет определяет лауреатов премии. Подчас оказывается, что избранные лауреаты не совсем лояльны к власти (яркий пример — Василий Шкляр).

Вообще-то в мире нет премии, у которой была бы идеальная эстетическая чистота. Даже Нобелевская, в комитете по вручению которой также были различные вения. Помнишь, когда мы учились в университете, стало модным давать премии африканским писателям. Их и тогда никто не знал, а теперь — тем более. Можно зайти в Интернет, взять имена и спросить публично: кто-то помнит их имена? Знаете, кто это такой?

— Какой вам видится украинская литература лет через двадцать?

— Боюсь, что литературы как таковой вообще в мире не будет. Она становится таким же продуктом потребления, как колбаса. То есть утилитарной. На потребу людей, которым нужно расслабиться, убить время в поезде, например. Еще где-то. На серьезную литературу у нас все меньше и меньше остается времени. Соответственно, и людей, которые готовы его потратить, а к тому же еще и понять то, что прочитали… Ведь если человек ничего в балете не смыслит, он не стесняется признаться: не понимаю. Сказать же, что прочел роман Джойса «Улисс» и ничего не понял, язык не поворачивается. И вот так начинают вытеснять умный продукт, чтобы не было неудобств, чтоб не спрашивали: а ты читал?

Маринину я читал. И только. А что, еще кого-то издают? (смеется). Хотелось бы верить вообще в какой-то ренессанс, в то, что после мрачных «средних веков» настанет период возвращения ценностей. Однако это цивилизационная проблема. Если он и настанет, то не одно столетие пройдет. А цивилизация либо погибнет в том потребительском раже, в котором она пребывает, либо опомнится. Если погибнет, тогда туда и дорога. Если опомнится — начет понемногу меняться система ценностей и координат.

— Какое из своих стихотворений считаешь программным?

— Такого нет, это точно!

— Хорошо, какое тебе больше всего нравится?

— Я поковыряюсь в книгах, что-то такое найду и сброшу. Дело в том, что лично я подразделяю стихи на серьезные, трагические, иронические… Иногда под настроение нравится какой-то стеб, который я написал. Иногда, когда печаль большая, хочется что-то такое печальное. Про пророческие печали...

ось весна. що робити з нею?

знов прийшла. хто її просив?

горобці несуть ахінею

з усіх сил своїх голосів

ну там промені і струмочки

ну там дамочки цок-цок-цок

ну дощі та інші примочки —

навігація берег пісок

томик віршів старого бахита

тавіть гості ви ви і ви

виправдовуєшся: треба жити.

так і треба тобі. живи.

Из досье Тарас Федюк — мастер философской лирики, тревожной и ненадрывной, созерцательной и медитативной. Как-то поэт признался, что в глобальном контексте на многие вещи он смотрит пессимистично, поскольку, по его мнению, цивилизация уверенной походкой идет к собственной гибели. И это понимание уменьшает в глазах масштабы проблем отдельно взятого города или даже страны. А неприкаянность человече-ской души всегда была и будет темой номер один, которую Тарас Федюк разрабатывает с завидной последовательностью и незаурядным талантом.

Автор целого ряда поэтических книг, в частности «Предрассветные журавли» (1975), «Лицом к лицу» (1979), «Две минуты внимания» (1983), «Полет осенней пчелы» (1989), «Черным по белому» (1990); «Золото инков» (2001), «Тайная ложа» (2003), «Лицо пустыни» (2006) и других.