В конце февраля, ещё до истории с коронавирусом, у меня раздался звонок мобильного. Женский голос представился: «Это я, Катя. Помните, мы с вами боролись за мир ещё в 15-м, на Всеукраинском семинаре «Женщины Украины за мир?».

— Конечно, помню, — отвечаю. — Вы — Катя из Кировского, что под Донецком.

Уже через пару часов мы беседовали с ней у меня дома. В Одессе она была проездом. Катя изменилась за эти годы. Не от хорошей жизни добавилась седина, да и прочно утвердился сахарный диабет.

Когда мы познакомились в 2015 году, нас было всего четыре женщины со всей Украины, высказывавшие совсем иное видение событий на Донбассе и в Одессе, что шло вразрез с «линией партии». Это нас и сдружило тогда. Четверо — не один в поле воин.

Семинары такого направления проводило тогда посольство Великобритании в Украине, пригласив на работу киевских модераторов. Этим сотрудникам потребовались неимоверные усилия, чтобы диалог женщин, собравшихся со всей Украины в одной аудитории, приобрёл мирный характер, и люди начали слышать друг друга. Большинство выступающих рассуждали о сложившейся ситуации в Украине, будто читали передовицу из газеты «Правда», оперируя одинаковыми штампами и заученными фразами, часто звучавшими в те годы по украинскому телевидению. И как ни старались руководители семинара найти подходящие слова для объединения людей в зале, чтобы они проявили толерантность, готовность к компромиссу и общих ценностей, все наши заседания превращались в вакханалию разобщения.

Слишком свежи были раны киевского Майдана, одесского Дома профсоюзов, потери Дебальцево, Иловайска и жизненная трагедия гражданского населения Востока Украины. Очевидно, требовалось время, чтобы сам народ разобрался внутри себя, возвысился над ситуацией и начал мыслить самостоятельно, критически. Иначе никакие заморские гости не смогут повернуть страну к свету.

— Что изменилось за эти годы в вашей жизни, Катюша? — спрашиваю с опаской у моей гостьи.

— Я переселенка в собственной стране, и этим всё сказано.

Для меня эти слова были неожиданными. Я знала из рассказов Екатерины, что она оставалась жить в своём доме, в Кировском, на неподконтрольной территории. Жили они большой дружной семьёй в собственном доме. Накануне всеобщей беды, в 2013-м, её дочь попала в автокатастрофу. Еле выжила. С переломом позвоночника её увезли на лечение в Россию, а деток — трое мальчиков, мал мала меньше — дочь оставила на бабушку.

Когда в 2014-м Екатерина заболела, мальчишек отправили в детский приют, в Святогорск, за 200 км от Горловки. Потом началась война, война-разлучница. Распалась их семья на три стороны — дочь в России, дети на территории, контролируемой Украиной, а бабушка в Кировском, на другой, неконтролируемой Украиной стороне. И вроде всё рядом, а встретиться никак нельзя.

Сильная женщина Катя. Только такие могут снести все тяготы выпавшего на их плечи горя. Но и она тогда, на семинаре, рассказывая свою историю жизни, не выдержала напряжения и расплакалась. Больно и очень обидно было слышать от женщин Украины, своих землячек слова не поддержки, а обвинения жителей Востока в случившейся трагедии.

— Если бы вы знали, что значит быть переселенцем в собственной стране, не дай вам Бог это пережить! — эти слова Кати, как заклинание, вернули меня к нашей беседе.

— Когда я почувствовала себя лучше, — продолжала моя гостья, — я вышла из подвала, где просидела с соседями шесть месяцев. За это время мы даже научились различать виды и направления обстрелов с двух сторон, приноровились варить кушать, выхаживать больных, ходить в туалет, каждый со своим ведром и даже принимать роды при свечах.

Через полгода я оставила свой родной дом и подалась в Святогорск. Мне надо было найти моих внуков. Святогорск — это территория Украины, красивый, когда-то курортный городок на Донетчине. Здесь в лагере «Изумрудный» для детей переселенцев я и нашла моих мальчишек и стала сама переселенкой. Живу теперь в этом городишке, в общежитии. А мой родной дом, надеюсь, ждёт меня.

За эти шесть лет разбросала нас война: младший внук Алёша живёт сегодня у приёмных родителей мексиканского происхождения в Америке, старший Сергей уехал на Дальний Восток. Дочь осталась в России. А я благодарна среднему Пашке, который захотел остаться при мне. Учится он в сельскохозяйственном техникуме, в Константиновке, что рядом с Краматорском. Рада за детей, что сегодня, наконец-то они не бедствуют. А ведь в начале войны, бывало, небольшой кусок хлеба делили на четверых. Паша хотел даже пойти в армию ВСУ, чтобы можно было вдоволь накушаться! И траншеи рыл в 14 лет, чтобы заработать чуточку денег на пропитание!

Я слушаю Катю, её рассказ о трагедии наших детей в новоявленной войне, а сама думаю о Грете Тунберг. Она с высоких трибун утверждает, что взрослые дяди лишили её детства. Что же говорить детям с Востока Украины, Грета?

Ещё в 2015-м, на всё том же семинаре, нам с оптимистическим пафосом рассказывали, что Министерство социальной политики Украины утвердило Программу советников по вопросам внутренне перемещённых лиц. Финансирование проекта взяло на себя всё то же правительство Великобритании. Тогда были отобраны 27 советников, которые должны были помогать переселенцам. Вы видели эту помощь или советников, а, может, встречали деньги туманного Альбиона?

На риторический вопрос моя собеседница улыбнулась, а потом, покачав головой, заключила:

— Мы как были нищие, без крыши над головой, так и существуем, тянем лямку. Мы переселенцы — «бельмо на глазу» у власти. Я инвалид детства, должна получать пособие. Шесть лет я его не вижу. Каждую весну встречаем со страхом -в это время года нас все шесть лет грозятся выселить. Мы закрываем глаза на бытовые неудобства, условия чуть лучше тюрьмы. Пять лет в здании общежития, нет отопления, отсюда сырость, грибок. Сантехника разбита, нет света, нет воды, но за коммуналку — плати. Зато у каждого инвалида-колясочника, людей, прикованных к постели, детей есть свой уголок.

В 2017 году государство выделило 10 миллиардов гривен на развитие Донбасса. Руководство города Святогорска, местные царьки, своеобразно осваивают эти средства. Они предпочитают строить элитный олимпийский комплекс с фонтаном на территории Национального парка, уничтожая реликтовые деревья, вместо жилого дома — высотки для переселенцев. С нас нечего взять, а вот территорию парка «распилят» на участки земли под дачи начальников.

В Святогорске 35 тысяч населения и всего одна поликлиника, где работает три семейных врача, продолжает рассказывать с болью Екатерина. Больницу закрыли, осталась одна в Славянске. Программа бесплатных лекарств не работает. Ни одной столовой в городе нет. Продовольственные товары на прилавках нижайшего качества, продавцы обсчитывают и обвешивают, и это стало нормой жизни. В городе нет никакого контроля. Такое впечатление, что война эта ещё долго не закончится. Она выгодна и служит хорошей ширмой для грязных делишек власть имущих.

— А не пробовали обратиться к городским властям с просьбой навести порядок?

— Обращались. Но нас отфутболивают. А так хочется нормального, доброго, человеческого общения и понимания.

— Но Зеленский на Мюнхенском форуме в своей речи сказал, что «готов к диалогу с мирным населением этих территорий», — вставила я в разговор.

— Сказать «готов» — не значит выполнить обещание. Может, он и хочет что-то изменить, а вот старая власть на местах и на передовой не даёт. Мы видим вялотекущую ситуацию уничтожения людей. Но мы не хотим больше терять своих детей! На всю жизнь перед глазами останутся трое здоровых, совсем юных парней с Кировского, дети моих соседей. Они ушли на фронт, чтобы помочь маме материально. Ушли и уже никогда не вернутся. Как с этим жить?

— Что бы вы сделали для завершения конфликта?

— Надо сделать так, чтобы в зоне конфликта были дети депутатов, президента. Все быстро бы нашли выход и решение. Победы до последнего украинца быть не должно. Там, где есть жертвы человеческие, — это не победа.

...ЗА ОКНОМ, не переставая, льет дождь. Свинцовые тучи надвигаются одна за другой, застилая собой весеннее светло-голубое небо. Казалось, весна отступила. Я сижу в тёплом уютном кресле, укутавшись пледом, читаю.

Но почему-то содержание книги ушло на второй план, а мысль вернулась к тем прекрасным живописным местам на Хмельнитчине, откуда я только что вернулась. К тем просыпающимся от зимней спячки промокшим дождевой влажностью лесам, к тем заросшим временем ранам земли — окопам войны, вырытым 80 лет назад. Я представила себя на месте тех солдат, партизан в этих сырых, насквозь продуваемых и промокаемых землянках, под прицелом снайперов, под бомбёжкой с воздуха, но стоявших насмерть.

А я в тёплом кресле. ...Траншеи засыпаны многолетней листвой, шишками, осыпавшимися еловыми иголками, покрытые мхом и только что проклюнувшимися подснежниками. В окопах живут теперь другие постояльцы — лесные мышки, ёжики. Сколько прошло лет, а траншеи не стали вровень с землёй — настолько глубоки эти рукотворные шрамы, эта глубокая память о самой страшной войне ХХ века.

А сколько же времени будут заживать раны Донбасса? Раны земли и людских душ? Ведь они совсем свежие, кровоточащие.