Я пишу эти строки в кафе на «Ланжероне». Время от времени отрываюсь от рукописи — смотрю на море. Зима. Середина февраля. На море спокойно. И на воде, покачиваясь на мелкой зыби, сидят чайки. Вспоминаю. «Если чайки сели в воду — жди хорошую погоду», — старая морская поговорка. Да, погода, действительно, хорошая. Не по-зимнему тепло. И люди, приезжающие на «Ланжерон» подышать морем, легко одеты. Ярко сияет солнце. И блики солнечных лучей, играя на воде, слепят глаза. А горизонт тает в густой синеве. Судов нет. Война…

Жестокая, безумная, кровавая, развязанная президентом России Путиным. Беспощадная война против Украины.

И по вечерам, если дома есть свет, глядя на разрушенные российскими ракетами наши города, видя, как из-под развалов зданий вытаскивают погибших, вспоминаю ту войну, которая пришла к нам в дома 22 июня 1941 года с нападением гитлеровской Германии.

Вспоминаю зловещий гул фашистских бомбардировщиков над Одессой, и как с пронзительным свистом падали на город тяжелые бомбы. А потом была оккупация. Нас, как евреев, загнали в тюрьму, потом в гетто, а из гетто вывезли в концлагерь. И там, в мрачном концлагерном бараке, слушая по ночам стоны и всхлипывания соседей по нарам, вспоминал свое счастливое одесское детство.

Тот же «Ланжерон», «Лузановку», куда отец возил меня на катере, уютные одесские улицы в сладком запахе цветущих акаций, Городской сад с великолепным фонтаном, куда летними вечерами с папой и мамой ходил кушать мороженое. Цветочниц, сидевших на углу улиц Дерибасовской и Карла Маркса (сейчас Екатерининская) на низеньких скамеечках перед букетами роскошных цветов, вставленных в ведра, и предлагавших прохожим — в зависимости от времени года — то пахучую сирень, то яркие тюльпаны, то алые и белые розы. И знаменитый на весь мир наш Оперный театр, куда по воскресеньям водила меня мама на детские спектакли. Дворец пионеров, бывший дворец графа Воронцова, который высится над портом и далеко виден с моря. Сюда я бегал заниматься в шахматный кружок, а по вечерам пропадал в читальном зале, читая и перечитывая морские рассказы Станюковича, Новикова-Прибоя, Джека Лондона, которые и зародили во мне мечту стать моряком.

Вспоминаю, как освободили нас из концлагеря. Было это 28 марта 1944 года. Вернувшись домой, в Одессу, я сразу же прибежал сюда, на «Ланжерон». На песчаном пляже увидел часть кормы румынского судна, подорвавшегося, очевидно на мине. Эту часть штормом вынесло на одесский берег. Название судна смыло водой, но порт приписки разобрал — Констанца.

Не снимая рваной обуви, вошел в воду. Она была холодной. Еще не прогретая жарким одесским солнцем. Но холода я не чувствовал. Смотрел на море. Мое море. Слезы текли у меня по щекам. Это были радостные, сладкие слезы от долгожданной встречи с морем.

А потом была мореходная школа, которая в первые годы после освобождения Одессы от фашистских оккупантов располагалась на Сабанеевом мосту, напротив полуразрушенной фашистской бомбой школы Столярского.

Получив профессию судового моториста, я был принят на работу в Черноморское пароходство. И началось «мое море».

За долгие годы работы на судах пароходства, пройдя путь от моториста 2-го класса до старшего механика океанских судов, я побывал во многих странах мира. Не буду их перечислять. Но скажу главное.

Когда возвращались в Одессу из длительного рейса, который мог продолжаться 3—4—5 месяцев, а после 1967 года, когда на Ближнем Востоке за 6 дней Израиль разгромил вооруженную Советским Союзом египетскую армию, и Суэцкий канал в результате этой войны был закрыт на долгие 10 лет, рейсы наши в страны Юго-Восточной Азии и на Дальний Восток, совершаемые вокруг южной оконечности Африки, длились по семь, а то и по восемь месяцев, — так вот: за 3—4 дня до прихода в родной порт уже никто не спал! Сменившись с вахт, ходили друг к другу из каюты в каюту, дабы одолжить утюг — погладить свежевыстиранную рубаху, то «стрельнуть» сигарету. А то и просто поговорить, предвкушая близкую встречу с родными и близкими.

И вот Воронцовский маяк, белые вспышки чаек, Потемкинская лестница с маленькой фигуркой Дюка наверху, Приморский бульвар, купол Оперного театра. И все ближе и ближе родной причал. Как только с борта сходили таможенники и пограничники — мы тут же попадали в объятия жен, матерей, сестер, детей. Мы — дома!

Все это осталось в далеком прошлом… Развалился Советский Союз, разграблено и уничтожено Черноморское пароходство.

Когда Украина стала независимой, я в силу ряда обстоятельств уехал в Германию. Но каждое лето, приезжая в Одессу, готов был обнять любого встречного одессита. А когда пришлось навсегда покинуть Германию, у меня было такое чувство, словно вырвался из плена.

До того, как началась нынешняя война, я часто приходил на Сабанеев мост, смотрел на порт, из которого уходил в дальние плавания, на Военную гавань, которая когда-то называлась Арбузной, потому что туда парусно-моторные шхуны («дубки») привозили из Херсона арбузы. Смотрел на видневшуюся Пересыпь, на стоящие на рейде суда. И казалось, стоит протянуть руку — можно дотронуться до выпуклой синевы моря. За моей спиной стояла восстановленная школа Столярского, откуда вышли выдающиеся музыканты, получившие признание во всем мире: Давид Ойстрах, Эмиль Гилельс, Леонид Коган и многие другие.

Слева от меня, за мостом — Дом ученых, бывший особняк графа Толстого, где в 20-х годах прошлого века, по воспоминаниям К. Паустовского, жившего тогда в Одессе и работавшего секретарем газеты «Моряк», выступали со своими рассказами и стихами молодые литераторы, ставшие впоследствии классиками мировой литературы: В. Катаев, Ю. Олеша, И. Ильф и Е. Петров, Э. Багрицкий, И. Бабель, Л. Славин, В. Инбер.

В том же Доме ученых я, как внештатный корреспондент газеты «Моряк», однажды присутствовал на вечере, посвященном героической обороне Одессы от фашистских захватчиков в 1941 году. На этой встрече был известный поэт Григорий Поженян, участник той героической обороны.

Вот такая была и есть моя Одесса — ни с чем несравнимый мой дом. Никаким непрошеным гостям я его не отдам. Так было 80 лет назад. Так будет и сейчас.