Коротенькая ленточка однообразных блочных зданий, похожих на одноликие спичечные коробки, в Николаеве называется улицей Бутомы. Я уже много лет живу в этом районе города. Помню, как он вырастал под боком у судостроительного гиганта, который щедро подпитывал его строительство своим финансированием. Наверное, поэтому, когда умер министр судостроительной промышленности Борис Евстафьевич Бутома, улице дали его имя. Генеральный план развития города предполагал ее продление аж до центральной части города и снос хибарок хутора, которые обступили конец улицы с разных сторон. Но планы часто остаются на бумаге, когда жизнь сворачивает совсем в другую сторону. У нас всегда так: что бы ни строили, обязательно упремся в тупик...

Многие нынешние жители улицы даже не могут объяснить толком, в честь кого она названа и кем был Борис Бутома. Убедился в этом, проведя личный опрос. Может быть, увековечивать достойных людей нужно как-то иначе? Тогда их потомкам не придется, как нередко случается, по несколько раз менять названия улиц, сносить или переставлять памятники, чтобы стереть неприятные следы в истории. И как хочется знать, а что же делает доброй навечно ту память, которую оставляет после себя человек...

***

Мысли набегали одна за другой, как волны. Но они не связывались в логическую цепочку, не помогали Алексееву разобраться в мотивах той пропасти, которая в последние годы жизни министра все больше и больше осложняла их отношения. Такие случаи творческого безветрия, когда в сознании не выстраивалось четкое понимание путей решения мучившего вопроса, Алексеев — в недалеком прошлом главный конструктор громадного ЦКБ по судам на подводных крыльях — мысленно определял так: нет Сигнала.

Под Сигналом Ростислав Евгеньевич для себя обозначал то таинственное озарение, которое Бог знает откуда нисходит на человека, погруженного в свое творчество. Для писателя он может явиться в виде всего одного слова или образа. Для музыканта, наверное, случайно услышанным звуком. У него же самого, если выпадало свободное время и он иногда становился за мольберт, такое случалось в виде неожиданного оттенка краски. Но чаще всего такие Сигналы приходили к нему, когда выхватывал среди повседневной текучки свободный часок-другой и начинал набрасывать на любых попадавшихся под руку листках ватмана конструкцию оригинального узла или крепления для новых экранопланов. Он сам не мог объяснить толком, как происходит такое. Карандаш словно начинает мыслить сам по себе. И на бумаге под поступавшие Сигналы вырисовывалось порой такое, что вызывало, когда они прекращались, удивление самого конструктора.

Обычно похороны — это прелюдия отвыкания. И Алексееву не понималось, почему же ему частенько все эти три года после кончины министра опять и опять вспоминается покойный Борис Евстафьевич, те споры и пререкания, которые частенько случались между ними. А в конце жизни того даже закончились ссорой...

Хотя еще с войны работали почти бок о бок. В сорок втором, как только немцев отогнали от Москвы, ему в Горьком на «Красном Сормово», освоившем выпуск танков, директор завода выделил часть пролета в сборочном цехе для начала строительства боевых катеров на подводных крыльях. Они стали первым его осуществленным открытием. Оно позволило вытаскивать суда из воды и придавать им невероятную по тем временам скорость. Сейчас в стране уже признаны три его технические революции: он первым сделал суда крылатыми. Потом — поднял их над водой на воздушной подушке. Теперь вместо крылатых катеров корабелы начали строить для оборонки экранопланы...

Тогда же, к концу войны, он только начинал подбирать себе мозговитых конструкторов, чтобы нормальное проектно-конструкторское бюро организовать. Бутома к тому времени уже вовсю царствовал неподалеку, в Зеленодольске. Из главного инженера стал руководителем солидного предприятия. На его заводе весь город держался. А неограниченные возможности ломают и нормальных людей... Видно, у человека, как и в железной конструкции, есть предел прочности.

Впервые они поцапались в министерстве, когда встретились возле приемной начальника главка. Дородному Борису Евстафьевичу как раз пятьдесят лет отметили. Солидный директорский животик футбольным мячом выглядывал из его пиджака. Бутома заслонил собой почти весь проход в коридоре. Алексеев — худощавый, ростом под два метра и почти на десять лет моложе, рядом с ним возвышался новенькой телевышкой. Он и сейчас помнит дословно тот первый их серьезный разговор. Бутома сразу же пошел на него в атаку:

- Чем же, признайся, задурил мозги моим ребятам? Квартиры насулил? Так ведь и мы полгорода построили. У меня в Зеленодольске они быстрее бы их получили. Сам знаешь.

- Ничего особенного я им не пообещал кроме работы...

- А что, у меня они в безработных ходили?

- Так ведь работа работе рознь.

- Ну да. В моих цехах и отделах бездельники, а у тебя за кульманами герои соцтруда линейками по ватману водят? Ты слюни мне не напускай, работа не баба, чтобы каждый ее под себя подбирал.

Алексеев же уже тогда знал: работа, «оплодотворенная» новой идеей, может затягивать не хуже женщины. Не случайно в его ЦКБ, создавая невиданные крылатые суда, все мужики работали по десять часов в сутки. Частенько без суббот и воскресений...

Вот и ему, как первая встреча с любимой, навсегда запомнился тот день, когда его осветила дикая мысль поставить на крылья судно. Дело было на Волге. Еще студентом с другом отправился погонять в выходной на лодке. Он любил скорости. Зимой на лыжах не по ровному катался, а только — с гор. Да выбирал, какие покруче. В тот раз на Волге он сидел за мотором, а друг решил помочь ему веслами. Как-то неловко опустил их за борт. Они стали поперек движения. От дополнительного сопротивления корпус лодки из воды приподнялся, и она неожиданно сильно рванула вперед...

Уже через несколько лет к моменту защиты дипломного проекта в Горьковском индустриальном институте выпускник кораблестроительного факультета соорудил из обычной плоскодонки глиссер на подводных крыльях. Катерок во время первых испытаний неторопливо скользил по Волге. Потом, словно глубоко вдохнул речного воздуха, нехотя приподнял свой корпус над водой. И почти освободился от ее пут. Движок облегченно взревел. Маленькое суденышко обрадовалось обретенной скорости, казалось, вот-вот совсем оторвется от глади реки и устремится в синеву неба. Это чувство полета пропитало память Алексеева навсегда. И не раз посещает его по ночам и сейчас... Как и картинка, нарисованная им не так давно. Бескрайнее море. На берегу красивый силуэт девушки, совсем как у молодой Марины. Она засмотрелась на летящий вдали экраноплан, похожий на громадную сказочную птицу.

Интересно было бы знать, а что виделось по ночам Бутоме? Или, скорее всего, министров сны не посещают...

Недавно Алексееву привезли небольшой сборник стихов малоизвестного поэта из Николаева — города корабельного и тоже закрытого, как и Горький. В нем он и вычитал две поразившие строчки: «Есть траектория полета. Нет траектории ходьбы...» (стихи поэта Вячеслава Козлова — И.С.). Ему, видно, судьбой определено первое...

Позднее из того, как складывалась жизнь, он сделал еще одно открытие. Оказывается, извечный враг скорости — сопротивление, если правильно его использовать, может не только выталкивать суда из воды, приподнимать их в воздух, но и стать толчком к творчеству. Не важно, что противится. Вода, воздух, краска или — нежелание министерского начальства...

В 1951 году Алексеев оказался самым молодым лауреатом Сталинской премии за внедрение идеи создания судов на подводных крыльях. А в 1957 году вопреки косым взглядам руководства министерства с одобрения самого Никиты Хрущёва привел свою первую крылатую «Ракету» в Москву, чтобы показать иностранным гостям международного фестиваля молодежи. Бутома, передвинутый позднее из замов в министры, очевидно, так и не простил ему ни той молодой самовольной прыти, ни смелости действовать через голову непосредственного начальства. Может быть, не простил и телефона прямой связи с Генеральным секретарем, который по указанию Хрущёва установили тогда в кабинете Алексеева.

«Ракеты», «Кометы» и «Метеоры» Алексеева, которые в короткое время начали летать по рекам страны, вывели судостроение в космос новых скоростей. А Бутома, когда оставались в кабинете вдвоем, недовольно журил:

- Ну чего, Ростислав, тебе все неймется никак. Обязательно хочешь скорее всех плавать. Пойми, министерству твои прожекты часто поперек горла торчат. Ты о рекордах мечтаешь, а мне обо всей отрасли думать приходится...

Алексеев потом не раз убеждался: дело в другом. Просто у них разные траектории. Хотя вроде бы работали в одной отрасли, задачи решали общие.

Но для министра строительство кораблей было просто работой. Изнурительным и очень ответственным трудом. Поэтому продвижение по должностным ступенькам, приобретение званий и благ он воспринимал как естественную плату за успешное выполнение железных плановых показателей. У Алексеева жизнь строилась иначе. Он, недавний начальник и главный конструктор секретнейшего ЦКБ страны, где работало более двух тысяч сотрудников, до сих пор стоит в очереди на жилье...

Его другое колышет. Ему выпускать на воду каждый год свои новые необыкновенные летающие суда — было интереснее всего. Вот, наверное, почему так и не смог найти ключик к министру.

Ростислав Евгеньевич часто сравнивал свою работу с материнскими хлопотами. Только матери и конструктору суждено испытывать счастье воплощения выношенной мечты. Вот и его конструктора тоже часто жаловались, что жены сердятся на них за увлеченность своим делом.

Ему здорово повезло с Мариной. Она пусть не сразу, но поняла и теперь уже не ревнует его к работе. Вообще-то женщинам в этом плане проще. Им не нужно мучиться такими проблемами. За них природа продумала все. Она одарила их возможностью материнства. Не случайно среди великих изобретателей практически нет ни одной женщины. У них энергия творчества реализуется другим образом.

Теперь Алексеев жалеет, что подобные темы при жизни министра старался не затрагивать. Больше спорили и судачили о другом. Почему-то с ушедшими мы говорим чаще и душевнее. А тогда он доказывал Бутоме, как важно договориться с авиапромом о комплексном сервисе для судов на подводных крыльях. Иначе новшество не приживется надолго.

Правда, однажды заговорил и о специфике конструкторского труда. Но министр сразу же перебил:

- Знаю, знаю. Сейчас начнешь сюсюкать про материнство. Мол, конструктора вынашивают свой проект, как ребенка. Но ты не забывай: чтобы родился нормальный человек и вовремя, повитуха должна следить за потугами роженицы. И помогать ей, выталкивать его на свет божий. А если начнутся сбои — не пропустить время и для кесарева сечения...

Бутома многозначительно помолчал, не стал продолжать дальше и сменил тему:

- Ты лезешь в небо с экранопланами, — отбивался министр, — а перед отраслью поставлена задача осваивать глубины океанов с помощью атомных субмарин. И мне не с руки клянчить у авиаторов металл и запчасти для моторов твоих «Ракет» с «Метеорами».

Не все в поведении Бутомы Алексееву понятно даже сейчас. Поначалу считал: тот косится на него из зависти. Но однажды на празднике увидел министра в парадном кителе, с полным иконостасом. При всех орденах и медалях. Звезда Героя Социалистического Труда, значки за присвоение разных премий. Как и сам Алексеев, тот — Сталинский и Ленинский лауреат. Тоже доктор наук, профессор. Но разве можно сравнивать их лавры? У Бутомы только орденов Ленина — пять. Редко у какого министра можно насчитать столько. Он член ЦК партии, депутат Верховного Совета. Значит, загвоздку в их отношениях нужно искать в другом.

Может быть, все-таки права мудрая хохлушка Ганна Ивановна. Ее приняли на работу вахтером в ЦКБ, когда он еще директорствовал в нем. Старая большевичка была со всеми на «ты». Однажды случайно Алексеев услышал, как она вразумляла председателя профкома, который частенько на партсобраниях критиковал практику работы по выходным дням и сверхурочно, введенную главным конструктором.

- Пойми ты, казак, наконец, — втолковывала вахтерша, — по субботам и воскресеньям Ростислав бежит в ЦКБ не за деньгами и чинами. Его интерес к работе из дома гонит. Разных министров, знаешь, сколько я перебачила? А вот такого, как Алексеев, — только здесь...

Ну, не глупцом же был Бутома, чтобы не учитывать подобных истин. Конечно же, министр хорошо понимал, что в его наградах имелся немалый отсвет идей и Алексеева, успешно внедряемых в отрасли. Бутома сам рассказал ему про шум, который подняли американцы, когда засекли из космоса испытания его первого экраноплана. Поделился тогда, что созданный ими кентавр за океаном окрестили каспийским монстром. Алексеев отчетливо помнит: именно в те годы, когда так хорошо работалось над этим секретным проектом, Сигналы приходили к нему особенно часто. Он и сейчас толком не может сказать, что же тогда появилось из-под его карандаша. То ли небывалый громадный самолет, то ли невиданный корабль. Его первый экраноплан теперь может нестись над морем на высоте полуметра со скоростью самолета и нести на себе больше тысячи тонн разного груза. Не зря всполошились американцы. Понимают: нашлась управа на их авианосцы.

Почему же все-таки министр снял его с должности и директора ЦКБ, и главного конструктора? А чтобы Алексеев не писал жалобы в разные ведомства, оставил ему пятнадцать конструкторов, якобы для перспективных разработок.

Но постепенно даже доступ к секретным чертежам и материалам его же проектов с одобрения Бутомы стали перекрывать. На испытания новых головных образцов экранопланов теперь не допускают.

Только Алексеев знает прекрасно: оригинальные идеи не за просмотром зарубежной информации возникают. Они Сигналом свыше приходят. Новый главный конструктор вряд ли сможет добавить что-то новое в его машины. Ну, насадит он на страх американцам в экраноплан ракетные установки. Чтобы новое дело к войне приспособить, особого ума не требуется.

А вот он пошел сейчас по другому пути. Скоро со своей группой испытает первый пассажирский экраноплан. Главное, чтобы к началу Московской олимпиады уложиться. И он опять сам пригонит свою новую машину в столицу. Как тогда, на молодежном фестивале при Никите. Пусть посмотрят на ее возможности зарубежные гости и нынешний Генсек вместе с адмиралами, генеральными директорами и военными... Может быть, в конце-то концов, все-таки разберутся, кто же должен серийно строить его проекты. А то, как всегда, вначале проспим, а потом впопыхах догоняем. Как случилось с теми же танками Т-34. Несколько лет мусолили перед войной блестящий проект. Только когда немцы взяли за горло, всполошились. Даже судостроителей быстро научили делать такие машины. Почему у нас всегда так? Ждем, когда жареный петух клюнет...

Если признаться, вначале он думал: после кончины министра ему полегчает в работе. Но руководство в Москве сменилось, а он ни одной штатной единицы в свой конструкторский отдел «выцыганить» не может. Значит, собака зарыта в другом. Те, что пришли после Бутомы, хоть и помоложе оказались, но тоже ходят, а не летают.

Хотя теперь Алексееву кое-что начало проясняться. Не его характер, как пытался уверять всех Борис Евстафьевич, стал поперек строительства экранопланов. Дело в чем-то другом. Руководство авиационного министерства из ревности не желает отдавать судостроительному легкий металл, необходимый для новых машин. А люди Бутомы не хотят упустить в Госплане многомиллионный куш оборонного заказа. Но боятся ввязываться в хлопотливое, слабо познанное дело освоения нового направления работ.

Вспомнилось, как его ломал и приучал к повиновению прежний министр. Даже в смешных мелочах это проявлялось. Руководители заводов и ЦКБ хорошо знали привычку Бутомы по-разному выводить резолюции на бумагах. И пошучивали, что его сокращение из первых двух букв «Пр.» при наложении резолюции расшифровывается двояко. Как «Прошу» или «Приказываю». Слитное написание — признак расположения и благосклонности. И воспринималось как дружеская просьба. Если расстояние увеличивалось — признак официоза. Значит, писавший чем-то рассержен на того, кому адресуется бумага.

С тех пор как Алексеев начал упрямо пробивать строительство экранопланов, на всех резолюциях министра, поступавших в ЦКБ, «Пр.» писалось в начале строчки, а продолжение фразы — почти на другом краю страницы...

К пятидесятилетию Алексеева все документы по представлению к награде, которые прислали из Горького, Бутома схоронил в своем сейфе. Отделался формальным приказом и грамотой.

Алексеев завидовал конструкторам самолетов. Каждому мальчишке страны известно, кто из создателей кроется всего за двумя буквами: «Ту», «Су» или «Ан». Но из-за повышенной секретности направления его работы вряд ли кто-нибудь скоро узнает, кто же породил «Ракеты» и «Метеоры». Про экранопланы даже и говорить смешно. А ведь конструктор, как и любой талант, без популярности и признания — задыхается. Не случайно Бутома так окутывал его тайной. Даже целесообразность своего выезда в Лондон на международную выставку судостроения ему самому пришлось обосновывать в КГБ. И упрашивать, чтобы выпустили, хотя бы и под чужим именем.

Но, если они успеют хорошо показать на Московской олимпиаде свой пассажирский экраноплан, возможно, в министерстве и в правительстве все-таки задумаются, стоит ли ставить крест на таком перспективном направлении судостроения.

В среду они спускают на воду для испытаний макет такого экраноплана. Конечно, от макета до головного образца — еще куча дел. А до лета осталось с гулькин нос. Но жесткие сроки не страшили ни Алексеева, ни тех ребят, которые не согласились его покинуть, а остались с ним в небольшом отделе.

- Ну что, Евгеньевич, — встретила его утреннее появление в средине недели на проходной Ганна Ивановна, — народыв что-нибудь сегодня?

Алексеев привык делиться с нею своими планами и заботами. Он частенько обкатывал на умной вахтерше свои самые бредовые идеи. Не раз убеждался: если та схватит суть, значит он сможет объяснить и уговорить в значимости и перспективности задуманного проекта любых московских чиновников и адмиралов. А почти собственное сравнение его работы с родами, услышанное от мудрой женщины, согрело душу лучше всякого комплимента.

- Доброе утро, Ганна Ивановна, — откликнулся Алексеев обычным приветствием. — Пока ничего путного не получается.

- Не горюй, — знаешь, как у нас, хохлов, говорят? Быстро робыться — слепый родыться... Доброе дитя много времени требует.

И оба засмеялись, довольные взаимным пониманием.

К обеду Алексееву доложили: макет к спуску готов. Он оделся и прошел к стапелю. Дал команду к началу спуска. Но в последний момент, на всякий случай, решил подверить, убран ли мусор из ямы, где корпус макета упрется в лед Волги. Бывали случаи, когда туда сбрасывали разный хлам, мешающий нормальному спуску.

Он спрыгнул в углубление и успел заметить, как вздрогнул и начал движение корпус макета. Алексеев оперся спиной о яму, вытянул руки, чтобы притормозить спуск конструкции и избежать возможных повреждений. Он знал силу своих мускул. Они его не подводили ни разу. Почувствовал, как тупая масса конструкции постепенно преодолевает усилия своего создателя. Но напрягся, не хотел уступать единоборства. Корпус мягко прильнул к кромке льда.

Инженер, стоявший у спусковой лебедки, понял случившееся. Подбежал к яме. Увидел прижатого в ней Алексеева.

Конструктор смотрел в небо и улыбался. Там над Волгой кружил оставшийся на зимовку селезень. Алексеев приметил его еще летом. Он всегда летал над гнездом, где сидела его подружка с поврежденным крылом. Собратья улетели, а этот не бросил любимую. Остался с ней зимовать. И сейчас, видно, помогает ей встать на крыло. Это выражение Алексеев подобрал у летчиков. Так они называют процесс обкатки самолетов новых проектов. Авиаторы, наверное, подсмотрели его у птиц. Те личным примером ставят птенцов на крыло, приучая их к небу. То же самое делает и нормальный конструктор. Не случайно своему первому экраноплану Алексеев дал птичье имя — «Орленок».

А министерским чиновникам не понять, зачем бывший главный конструктор на испытания рвется. Хорошо хоть сегодняшнюю пассажирскую машину он скоро сможет ставить на крыло сам. Алексеев улыбнулся от предвкушения предстоящего счастья.

Четверг и пятницу после спуска нового экраноплана он провел еще на работе. Собирался пойти и в субботу, но утром потерявшего сознание конструктора скорая помощь привезла в больницу. Обеспокоенные друзья из ЦКБ подъехали туда только к концу рабочего дня. К ним вышел врач.

- Профессор, какой же диагноз установили? — спросил кто-то из прибывших.

- Не нужен ему уже никакой диагноз... Ростислав Евгеньевич несколько часов как скончался.

Дикое молчание. Потом одновременно:

- Как? Отчего? Почему?..

- У него оказался гнойный перитонит. Брюшина лопнула от какого-то сильного долговременного перенапряжения...

Услышанное ошарашило конструкторов. Они долго стояли молча, словно старались понять, что же профессор имел ввиду.

Объявлений о похоронах Алексеева под предлогом секретности городские газеты не опубликовали. Но громадную площадь перед Домом культуры завода «Красное Сормово», откуда отправляли в последний путь конструктора Алексеева, заполнил народ. Людей роднит и сближает не только радость. И память, которая остается об ушедших, мало зависит от их должностей, званий и полученных ими наград...

***

Теперь, когда проезжаю в маршрутке по улице Бутомы на работу или возвращаюсь домой, часто вспоминаю найденные недавно в Интернете интересные цифры и информацию. Оказывается, в Вашингтоне в галерее выдающихся личностей двадцатого века помещен портрет конструктора Ростислава Евгеньевича Алексеева.

Еще в 1970 году его ЦКБ разработало проект экранного авианосца массой в пять тысяч тонн. Принятый на вооружение ВМФ всего через год после смерти Алексеева, экраноплан мог летать над самой поверхностью океана, а при необходимости — подниматься вверх на несколько километров. Имел дальность полета в 3500 километров, несся со скоростью 550 километров и брал на борт 900 человек.

А в последних журналах вычитал и такое. На стапеле одного из цехов «Красного Сормово» все еще стоит недостроенный экраноплан, рассчитанный на спасение экипажей подводных лодок.

Зато фирма «Boeing» в январе 2010 года заявила, что первый американский экраноплан поднимется в воздух уже через пять лет.